Петр Ильич ордер взял в руки, внимательно прочитал его и,вместо того чтобы поставить на нем свой размашистый автограф, бросил бумагу внижний ящик своего безразмерного стола.

Челюсть Каверина начала медленно отвисать: он ровным счетомничего не мог понять из того, что происходило.

Между тем физиономия генерала Чуйкова приобреталанесвойственный ей алый оттенок.

– Белов, говоришь? – генеральская шея багровела прямо наглазах. – Ну-ну… – Он стал медленно подниматься из-за стола и заговорил с ужеедва сдерживаемым бешенством. – Ты, Владимир Евгеньевич, знаком с АртуромЛапшиным, предпринимателем?

– Да знаком, ясный перец! Вот и заява от него, – он сталдоставать из папки заявление, подписанное Артуром. – А что стряслось-то?

Чуйков побагровел теперь весь – от кончиков ушей до лысоймакушки. Он несколько раз вздохнул, все еще пытаясь сдержать ярость, но этобыло уже выше его сил. Он заорал так, что задрожала люстра и жалобноподпрыгнули чернильницы, когда генерал со всего маху опустил кулак на дубовуюстолешницу.

Генеральский кабинет слышал, конечно, многое, но такойотборный мат, скорее всего, прозвучал здесь впервые.

– Ты что, па-адлец, совсем (здесь генерал употребил всезнакомые ему возвратные глаголы сексуального характера)!!! Думаешь (генералвспомнил дальних и близких родственников подчиненного, совершавших необдуманныепоступки опять же остро сексуального характера)… умник (генерал достиг высотвиртуозности – на два слова, прилагательное и существительное, приходилосьчетыре матерных)!.. А из-за тебя и меня (глагол был один, но опять женецензурный и очень емкий)!..

В общем, бумагу генерал подписал размашисто. Только это былне ордер на арест Белова, а приказ об увольнении капитана Каверина В.Е. изрядов доблестной советской милиции…

* * * * *

Лейтенант Коноваленко в темных очках сидел за столикомШереметьевского бара с развернутой «Financial Times». Поверх совсем неинтересовавшей его газеты он поглядывал на Артура Лапшина, нервно пившего рюмкуза рюмкой.

Диктор аэропорта объявила рейс на Дюссельдорф.

– Кажется, ваш? – участливо поинтересовался лейтенант убывшего предпринимателя.

Тот словно бы проснулся. Тяжело поднявшись из-за стола,Артур с ненавистью глянул на усмехавшегося соседа. Набрав в легкие побольшевоздуха, он вложил в свои слова всю накопившуюся ненависть:

– Пошел ты в жопу со своей вонючей родиной! И со своимигэбистскими березками!

Коноваленко нехорошо улыбнулся. Артур, неуклюжий и нелепый визлишне пестром галстуке, подхватил саквояж и двинул в сторону конторкирегистрации. Все, хватит! Сюда он больше не ездок!

Коноваленко, глядя вслед Артуру, склонился к воротнику плащаи произнес в микрофон:

– Объект отправлен на регистрацию, прием! Лейтенант нравилсясебе чрезвычайно. В этих темных очках, длинном светлом плаще с микрофоном вворотнике он чувствовал себя Джеймсом Бондом. В исполнении Шона Коннери.

Каверину оставалось пройти только формальности. Правда,самые неприятные. Его будто бы лишали его мужской силы. Ну, если не силы, то еесимволов.

«Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» – стучало в голове Каверина,забивая все мысли и чувства.

Первым делом ему пришлось сдать оружие. За железной дверьюоружейки сидел флегматичный прапор, которому ровным счетом не было никакогодела до треволнений отставного опера. Прапор лишь осмотрел каверинский«Макаров», не иначе как на предмет порчи казенного имущества, и внимательно,пальцем, пересчитал патроны.

В отделе кадров, сдавая свое красное удостоверение, Кавериниз уст грузного толстогубого капитана-кадровика услышал нечто вроде напутствия:

– Ну что, куда дальше?

– Поглядим, – независимо повел плечом Каверин, а про себяподумал: «Ах ты, дерьмо собачье!»

С полученным в зубы обходным листом он направился получатьдурацкие подписи – в архиве, в маттехчасти и даже почему-то в медицинскомкабинете. «А это-то на хрена!» – стиснул зубы Каверин.

Хорошо хоть анализы не заставили сдавать! Развелибездельников! Силовые, блин, структуры!

Уже на выходе из Управления Каверин отдал честь. Но не этомудолбаному зданию. И не заплеванному знамени. А собственному фото, которое ещене успели снять с Доски Почета Управления.

* * * * *

Джазовый коллектив Виталия Майского репетировал в ДКжелезнодорожников у Трех вокзалов. Их туда пускали два раза в неделю на двачаса. Бесплатно. Ну, не совсем. За эту услугу они отрабатывали по субботам натанцах. Все для тех же железнодорожников. Бартер – по-современному называл этоВиталик.

Сегодня Виталик лютовал, так как играли его новуюкомпозицию. После седьмого прогона он, наконец, смилостивился:

– Ну что, ребята, на сегодня – все. Репетиция окончена. – Онвзглянул на часы: – Точно, уложились минута в минуту, как в аптеке.

Музыканты принялись складывать инструменты и отключатьаппаратуру. Виталик, покосившись на Олю, которая была явно не в лучшемнастроении, напомнил:

– Завтра – как всегда, в семь.

Оля уже уложила скрипку в футляр и, набросив плащ на руку,спустилась со сцены в зал:

– Счастливо, ребята! До завтра!

В центре зала ее догнал Виталик и взял под локоть:

– Я провожу.

– Ну, проводи, – мягко высвобождая руку, не слишком охотноразрешила Оля.

Виталик шел в полушаге за нею, оглядывая ее ладно скроеннуюфигуру:

– Ну как твой мавр, сцены не устроил? – ироничнопоинтересовался он.

– Нормально все. – Оля была на удивление спокойна.

– Ну, видишь как. А ты волновалась.

Они прошли партер, и Виталик снова взял ее за руку, заставивобернуться:

– Оленька! – Он пристально смотрел ей прямо в глаза. – А мыпремьеру твою так и не отметили.

– Ну, какие проблемы? – на его интимный тон Оля отвечаланейтрально, по-дружески. – Приезжайте к нам, отметим…

– Ну, это само собой, – перебил ее Виталик и продолжалвкрадчиво: – А может, поедем ко мне, посидим, выпьем? Послушаешь, что в тупластинку не вошло.