– Господи, – сказала я, вопросительно глядя на подругу, – кто бы это мог быть? Мы ждём гостей не раньше семи.

Не успела я договорить, как дверь в кухню распахнулась. В проёме с сияющей улыбкой стоял Хельмут. Он был в штатском. Достаточно было одного взгляда, и я поняла, что никогда не переставала его любить.

Поцелуй был слишком страстным, и оба смутились.

– Я стоял перед аудиторией в академии и всё время прислушивался – не летит ли твой самолет, – сказал он. – Когда я услышал его гул, у меня чуть сердце из груди не выскочило. Очевидно, я сильно побледнел, потому что кто-то из курсантов подал мне стакан воды.

На следующий день супруги Линднер увезли меня в Дрезден. У Герда там была небольшая фабрика, и он годами жил в гостинице, где познакомился с бизнесменами из Мюнхена.

– Сошлись на почве совместных выпивок, – шутила Вальтрауд о дружно сколоченном коллективе, окружавшем её мужа.

Хельмут был военным человеком, поэтому встречаться с западными немцами в те времена ему было запрещено. За это могли снять погоны.

Однажды мы сидели большой компанией в ресторане отеля – ужинали. Немцы любят выпить, хорошо закусить и побалагурить. Ухажёров у меня было хоть отбавляй. Всем хотелось потанцевать с фрау из Москвы.

Вдруг к Герду подбежал официант и попросил его к телефону. Звонил Хельмут из дрезденского аэропорта и просил разрешения приехать. Герд едва его отговорил.

Только в день моего отъезда нам удалось увидеться ещё раз. В аэропорту обняв, он никак не мог отпустить…

– Ты была самой прелестной и обворожительной женщиной из всех, кого я встречал в жизни, – сказал он.

– Да? А мне казалось, что я была неуправляемой дрянью, – удивилась я.

– Капризы придавали тебе больше шарма, – улыбнулся он. – Ты была язычница. Когда ты плакала, мне тоже хотелось плакать, когда ты смеялась, я не мог удержаться от смеха, когда ты любила, ты была сама женственность и нежность…

В самолёте я долго всматривалась в иллюминатор полными слёз глазами, в удаляющийся город, в котором навсегда, как я думала, остался самый дорогой мне человек.

Прошло ещё десять лет. Вальтрауд упросила меня прилететь и разделить их радость – юбилей свадьбы. Был декабрь. Поездка совпала с моим днём рождения. Супруги Линднер радовались – отпразднуем на славу оба торжества!

На сей раз я летела в Дрезден, куда они переехали из Берлина.

К этому времени Хельмут там же получил кафедру в военной академии.

В самолёте рядом со мной сидел пожилой господин. Он был по-немецки аккуратен, подтянут и любезен. Глаза молодые, смеющиеся – чудный старичок. Веснушки на пухлых розовых щечках делали его похожим на рано постаревшего мальчика.

Разговорились.

– У вас есть дети?

– Nеin, frаu. Еs ist sеhr sсhаdе, аbеr iсh wohnе immеr аllеin (Нет, фрау. Мне жаль, но я один), – ответил сосед.

– Вы воевали? – спросила я.

– Нет, – ответил он, – у меня был туберкулез. Родители очень переживали по поводу моей болезни, но когда началась эта проклятая война (он так и сказал «проклятая»), моя мать на радостях, что мне не придётся стать солдатом, долго молилась всем святым сразу. Но младший брат – он до войны преподавал детям музыку – погиб где-то под Днепропетровском. Моя бедная мать не могла даже приехать на его могилу. Никто не знал, где она.

«Звали мы вас, что ли», – зло подумала я, но у старичка были такие добрые глаза, что я промолчала. На прощание он протянул визитку:

– Если фрау нужна помощь, фрау может найти меня по этому телефону. У меня небольшой особняк, который достался от предков, в центре Дрездена. Заходите на чашку чая.

Наконец я в объятьях своих друзей. Вечером садимся ужинать, звонит Хельмут.

– Люпья, – сказал Герд, положив трубку, – пока он едет, я кое-что хочу тебе рассказать. Много чего произошло за эти десять лет…

Через пять лет после твоего первого визита Хельмут встретил Хельгу. Она была австрийкой и преподавала в его военной академии английский язык. Вот посмотри.

Он открыл рядом стоящую тумбочку и протянул мне журнал, на обложке которого я увидела себя!

– Это Хельга, – сказал Герд, видя моё удивление. – Вы действительно очень похожи. Правда, она не такая эмоциональная, как ты, – улыбнулся он. – Теперь пусть продолжит Вальтрауд. У неё это получится лучше.

– Хельга обожала собак, – начала она. – Жила с родителями, никогда не была замужем и не имела детей. Хельмут и Хельга были одинокими, и незаметно их встречи стали чаще, а потом пришла любовь.

«Мой Хельмут не может никого любить, кроме меня», – подумала я.

– Потом они решили жить вместе, – продолжала Вальтрауд. – Хельмут предлагал ей руку и сердце, но она почему-то отказывалась. Они были счастливы. Он, как ты знаешь, любил выпить, а Хельга была мудрой и тактичной женщиной. Она сумела как-то его отучить. Они часто бывали у нас, и Хельга всегда спрашивала о тебе. Её интересовало всё – как ты выглядишь, какого ты роста, какого цвета у тебя глаза, умна ли… Ну ты знаешь, как мы тебя любим, так что не жалели слов. Она была хорошим человеком, всё понимала и не ревновала Хельмута к тебе и даже попросила, чтобы он поставил твою фотографию на свой письменный стол. Её почему-то радовало ваше сходство. «Мы как сёстры, правда, Хельмут?» – спрашивала она. Он грустно молча кивал.

Вальтрауд замолчала.

– Что дальше? – спросила я.

– Дальше расскажет он сам. Тем более что я уже слышу его машину у нас во дворе.

В дверь позвонили.

Хельмут был в штатском. Красив, но совершенно седой и в очках. Печаль в глазах, но улыбается.

Расцеловались, всплакнули. Сели ужинать. Хельмут, как всегда, с дарами – коньяк, икра, шампанское, конфеты, цветы.

– Извините, – обратился он к хозяевам, – я только что с кладбища.

– А что ты там делал? – спросила я. – Твоя мама, по-моему, ещё жива.

– Ходил навестить Хельгу.

«Значит, она умерла!» – подумала я, потрясённая, и спросила:

– А что случилось?

– 23 февраля в этом году я впервые не смог быть на военном параде, – тихо сказал Хельмут. – В этот день Хельга умирала у меня на руках от опухоли мозга. Мы жили вместе, и в какой-то момент я стал замечать за ней некоторые странности. Обычно предельно выдержанная и спокойная, она ни с того ни с сего раздражалась, начинала на меня кричать. Однажды выскочила на балкон, грозясь прыгнуть вниз. Когда приступы проходили, она просила прощения, целовала мне руки, плакала и говорила, что сама не понимает, что с ней. Как-то выставила мои чемоданы на крыльцо. Когда я ей напомнил, что это