Но даже если бы то, что должно быть твердым, было бы таковым, то от созерцания тощего и кособокого тела колдуньи оно все равно сделалось бы мягким», — с выражением прочла она. — Да ты не смущайся, там в следующей главе три мудрых отшельника с ним еще и не то сделали. А если серьезно, то патологией у целителей считается не интерес к подобным сюжетам, а как раз его отсутствие. Так что я очень рада. Ты уже выздоравливаешь. Это во-первых. А во вторых, — Рэн сделала паузу. — А во-вторых, тебе сегодня вечером разрешается встать и принять участие в празднике.

Марон не сказал ни слова. Только улыбнулся. Хотя последний день октября вовсе не располагает к улыбкам.

Вообще говоря, все дни и ночи в крепостях похожи один на другой. Но есть ночь, когда меркнут даже огни на башнях, ибо ярче них начинает пылать дорога от ворот к кладбищу, словно превращаясь в поток раскаленных углей. Рыцари, офицеры, странники, люди Ордена — от командора до самого юного воспитанника — зажигают свечи от факела и идут с ними к могилам, чтобы оставить их там в знак вечной и светлой памяти. И каждый из них съедает кусок лепешки и пьет пиво. И первый глоток — всегда на землю, для ушедших…

Таким обрядом издревле отмечается День Поминовения — последний в октябре. Горят свечи. И будут гореть до тех пор, пока не сгорят совсем. Гасить их нельзя — это означает проклятие.

А наутро останутся только маленькие лужицы застывшего сала, смешанного с воском. Их склюют синицы и растаскают мыши. Мертвые вернутся к мертвым, а живые — к живым. Осень сменится зимой. Но и она не будет длиться вечно: тронется лед на реках, почернеет и растает снег, вспыхнут костры весеннего праздника, наступит и пройдет лето, пожелтеют и опадут листья кленов, берез и рябин, и вновь загорятся огоньки на кладбищах…

Жизнь не умрет никогда, что бы ни случилось.

— Привет тебе, Аргил! — произнес Марон, останавливаясь перед могилой, на которой теплилось не менее десятка свеч. — Вот и я.

Он воткнул свою свечу в землю, расстелил серопегий плащ на пожухлой траве и сел.

— Нехорошо, конечно, что я здесь за все десять лет не был ни разу, — сказал он, обращаясь то ли к Рэн, то ли к могиле. — Да что же делать, я ведь странник. Эх, где я только не был за это время! Мечтательно вздохнул Марон. — Даже в Старом Городе побывал.

— Твой учитель? — спросила Рэн.

Марон кивнул.

— Знаешь, он мог бы тобой гордиться, — улыбнулась она, ставя рядом с остальными свечами и свою. — Если бы не ты, нам бы точно не дойти до Румпаты.

— Это ты про Альту, да? А по-моему, этого стыдиться надо, — возразил Марон. — Таких делов наделал, что не знаю, почему магистр Голубой до сих пор не потребовал моей выдачи. Не знал, наверное, что я здесь.

— Да нет, знал, — еще раз улыбнулась Рэн. — И даже просил передать тебе, когда ты поправишься, что обвинение в убийстве альтского командора тебе предъявлено не будет. Тем более что он жив.

— Как жив? — Марон вздрогнул и поперхнулся пивом. — Я же его насквозь проткнул!

— Угу, — кивнула Рэн. — Пропорол легкое и сломал позвоночник. Однако выжил. Как — не знаю, но выжил. Ноги у него, правда, отнялись, так что ему пришлось уйти в отставку. Но рассказать он рассказал обо всем. Терять-то ему было уже нечего.

— Вот как… — задумчиво произнес Марон. — Ну что ж, это, пожалуй, к лучшему. Теперь можно спокойно жить.

— Спокойно — не получится, — возразила Рэн. — Ну, отрубили головы главарям, ну и что? Оранжевый-то отвертелся. И пока мы не найдем рудник, предъявить ему нечего.

— Найдем, — ответил Марон. — Обязательно найдем.

— И еще мне нужно найти Салмата из Маллена. Помнишь? Он еще Саттона чуть не убил.

— Хочешь покарать за подлость?

— Хочу, чтобы он был убит в честном поединке.

— Не получится.

— Почему?

— А ты его лицо как следует разглядела?

— Не успела.

— А я успел. И запомнил.

— И что же?

— А помнишь того грабителя из «Плывущего бревна»? Ну так вот: Салмата из Маллена ты уже никогда не вызовешь на поединок. Потому что это именно и был Салмат из Маллена. Кстати, у него в поясе лежала пластина с надписью «Маллен». Как у тебя на гарде, только она у него была не на пружине, а на винтах. Открутил, ленту снял и пошел грабить.

— Так вот что ты бросил в колодец… — догадалась Рэн.

— Какой колодец? — с видом невинного младенца поинтересовался Марон.

— Колодец в Аралте.

— Да нет же, я эту пластину на краешек положил, когда воду пил, да там и забыл. А что такое в колодце булькнуло — я не видел. Понятно? Не видел. Камешек, наверное. И довольно об этом. Салмат из Маллена честного поединка не стоил.

Марон одним глотком прикончил свою кружку.

— Допивай пиво и пойдем, — подытожил он. — Ну, все? Пребудь в мире, Аргил! — он поклонился могиле, подобрал с земли плащ и вместе с Рэн направился обратно в крепость.

Рассвет над Алансолоном

Долгая Ночь — самая длинная в году. По крайней мере, на Севере. В Гвальте она хоть и зовется Долгой, но там она как раз самая короткая. А в Тильте, Морской крепости в дельте Хороса, все ночи одинаковы, и каждая длится ровно двенадцать часов — как и день.

Но на широте Бромиона Долгая Ночь оправдывает свое имя с избытком. Там она длится круглосуточно. Так, посереет немного небо на юге, когда часы показывают полдень, выступят на нем, словно наведенные тушью, черные зубцы Аладонга, и снова — темнота. Только звезды мерцают, когда погода ясная, да иногда полыхнет северное сияние.

Крепость Хорсен на вершине перевала Алансолон — не то и не это. Коротки дни в конце декабря. Но они есть. И, когда низкое зимнее солнце согревает крутой южный склон Аладонга, снег, не прихваченный еще как следует морозом, подтаивает и обрушивается вниз со страшным грохотом, хороня под собой каждого, кто осмелится в это время года идти из Крихены в Хорсен.

Но ночью холоднее. И безопаснее. А из всех ночей, сколько их есть в году, Долгая Ночь — самая длинная. И ее более чем достаточно, чтобы одолеть перевал до рассвета. Даже если один из идущих только что оправился от болезни, уложившей его в постель на полгода.

Марон и Рэн начали подъем почти сразу после заката. Узкая тропа была еле видна, и, если