Протянул руку и схватил ее за горло, сжимая ее гортань, увеличивая стократно силу оргазма, пока она не захрипела в его руках, почти умирая…

Только в этот миг он опомнился.

Пелена спала.

Он отпустил ее.

Когда волны улеглись, она взирала на него ошеломленно. Испуг, радость, изумление, восторг, жажда – все смешалось в том ее взгляде.

Он понял, что подчинил ее себе.

– Было классно. Трахаешься как…

По ее смятенному взгляду он понял, она просто не может подобрать слов тому, что чувствует сейчас. Поэтому выражается пошло и…

– Как Адонис, – прошептала она вдруг, протягивая к нему худые руки. – О, ты его новое воплощение… Где же я найду вепря, чтобы покончить с тобой, когда ты бросишь меня?

Он сообразил, что она упоминает какой-то греческий миф. Образованная… пьющая женщина… отвязная, смелая… наглая и…

В какой-то краткий миг даже захотелось ее защитить. Чисто мужской исконный инстинкт. Но он запретил себе.

– Вика, – прошептал он.

В его комнате стояла мертвая тишина. Ночь при включенном свете, который все равно не отпугивал старые кошмары.

Он был один. Но подушка его кровати еще хранила слабый терпкий аромат ее дорогих духов.

– Федор Матвеевич, вы думаете, что этот пистолет и есть та «беретта» тридцать пятого года, про которую эксперт-баллистик говорил? – спросила Катя, когда они вышли за ворота и сели в машину. – В Албании в пятидесятых много было итальянского оружия. Ходжа мог подарить Первомайской именно «беретту». И с трудом верится, что она выбросила такой подарок.

– Я хочу понять сейчас, Катя, одно – а был ли взлом, – ответил Гущин. – Все так демонстративно на него указывает, но… Если двери террасы не взломали первоначально, а инсценировали взлом уже после убийства, а я не могу на этот вопрос сейчас ответить ни да, ни нет, то остается одно: убийцу в дом пустили сами Первомайские. Это значит, он был хорошо знаком либо всем троим, либо кому-то из них – если этот кто-то его впустил. И Виктория могла это сделать, и Анаис. И она – старуха Клавдия. Пусть она и в инвалидном кресле, но она была мобильна и подвижна. Могла дверь открыть. Если Эсфирь нас обманывает насчет того, что от пистолета избавились, значит, он находился в доме. И убийца мог об этом знать. Сама Эсфирь это знала. И ее бы впустили в дом – она свой человек.

– Вы и ее в убийстве подозреваете?

– А ты разве нет?

– А причина?

– Многое могло накопиться за столько лет совместной жизни. Старая злоба, давние конфликты. Такое ощущение от общей картины убийства, что на Клавдии выместили гнев.

– Старый преданный литсекретарь?

– Она в доме не боится ночевать.

– Я тоже это отметила, Федор Матвеевич.

– Чего бояться какого-то там головореза, если ты сама… сама достала «беретту» из тайника. Или подобрала ее тогда, много лет назад, когда ее выбросили, и спрятала в укромном месте.

– Ивана Титова тоже в дом пустили бы, – сказала Катя после паузы. – И его мать Светлану. Мало ли что ее уволили. А в дом бы пустили. Она и сейчас там. И тоже собирается ночевать. Вы поведению Эсфири удивляетесь, Федор Матвеевич. А я вам удивляюсь.

– Что так вдруг? – Он смотрел на Катю.

– Да так. Никогда бы не подумала, что вы… прямо кладезь литературных цитат. И детские стишки, и Булгаков, и Чуковский. «Повернулся, улыбнулся, засмеялся крокодил и злодея Бармалея…» Федор Матвеевич, а это вы – глотатель злодеев. Похожи на харизматичного персонажа.

– Не кокетничай со мной. Слыхала, что тетка в баре сказала? Что это я перед тобой рисуюсь.

Катя заулыбалась – впервые за этот сумрачный тяжкий день.

– «Правду говорить легко и приятно», Федор Матвеевич.

– Поговори, поговори у меня.

– А еще меня поражает во всем этом деле… если серьезно, то какими фантастически долгими временными отрезками мы оперируем, исследуя все эти события и жизнь Первомайской! Сорок восьмой год – письмо Сталину, тридцать седьмой – арест Клавдии и писательниц. Этот дом – пятидесятый год. Поездка в Албанию и пистолет – тоже пятидесятые. Эсфирь у нее с шестьдесят четвертого. Огромные промежутки времени. Пистолет якобы выброшен четверть века назад. А до этого Виктория, еще такая молодая, матери им угрожала. Невероятно. Что тогда между ними могло произойти, что уже дошло до угрозы убийством?

Гущин смотрел на Катю. Она видела – ее последняя фраза заставила его о чем-то подумать.

И в этот момент на дачной улице мигнули фары – автомобиль сворачивал к дому Первомайской. И они увидели еще одну полицейскую машину. За рулем сидел начальник УВД. Он подошел к ним. Гущин опустил стекло.

– Услышал, что вы здесь сегодня, Федор Матвеевич, – сказал он. – Решил заехать, поговорить.

Он вроде бы не знал, с чего начать.

– Когда только Москва заберет у нас этот фешенебельный гадюшник. Жду не дождусь. Все забрали: и «Московский писатель», и поселок Внешторга. Кругом давно Москва. И только этот элитный огрызок «Светлый путь» на нас висит как камень. Там спор идет о границах, в арбитраже судятся. А чего судиться, когда Москва уже кругом? Это тройное убийство нам как нож в спину. Все показатели разом рухнули. И такой резонанс. Мой дед и тот…

Он замолчал. Гущин терпеливо ждал, что дальше.

– Дед мой совсем свихнулся на этом деле, – начальник УВД вздохнул. – Как услыхал, от телевизора не отлипал все эти дни. Все новости про Первомайскую. И похороны ее глядел. А потом мне начал названивать, так пристал, просто спаса нет. Требует, чтобы я привез к нему какого-нибудь солидного умного начальника. Он, мол, с ним хочет потолковать про Клавдию.

– А сколько вашему дедушке лет? – осторожно спросила Катя.

– Девяносто три.

– А вам он что, не может сказать? – спросил Гущин.

– Мне отказывается наотрез. Дело в том… ну, он путается уже порой. Меня иногда воспринимает как пацана, ну, как школьника. За двойки ругает, – сорокалетний начальник УВД развел руками. – Я понимаю, конечно. Это глупо с моей стороны… просить вас приехать к деду, но… Он, конечно, с чудиной уже. И временами не совсем адекватный. Но он… он просто заболел от этого дела. Есть отказывается! Голодовку объявил, пока я не привезу к нему солидного начальника. Мама волнуется о его здоровье, просила меня – уж как-нибудь…

– А кем был ваш дедушка раньше? – спросила Катя. – Ему что, знакомы «Светлый путь» и «Московский писатель»?

– Он пришел на работу в отделение милиции во Внуково в пятьдесят втором году, совсем молодым. Начал с помощника дежурного и дослужился до замначальника Ленинского УВД, когда все эти места еще нам, области, принадлежали. Он на пенсию ушел в середине восьмидесятых. Но потом еще почти пятнадцать лет возглавлял совет ветеранов. Сейчас-то он дома постоянно. Девяносто три – что вы хотите, но когда он полностью в своем уме, то…