Свиное рыло скалилось совершенно сатанинской улыбкой. А у ног бьющей в барабан женщины с напяленной на голову выдолбленной свиной харей – деревянная колода, и на ней корчился в агонии живой кролик, пронзенный металлическим шампуром, приколотый к деревянному кругу. Было в этом снимке, как и в том, со старым, зловещего вида деревом, качелями и луной на ущербе, что-то нереальное. Дикое, первобытное, пугающее до дрожи.

Катя перевернула снимки – никаких пометок, ни дат, ни пояснений.

Гущин пошел в дежурную часть, разговаривал с дежурным, но узнал, видно, мало, потому что был тот молод. Позвонил начальнику УВД. Зачитал фамилии из уголовного дела – следователя прокуратуры и оперативника, которые проводили допросы, а также патрульного из рапортов. И снова облом – и начальник УВД оказался не в курсе, переведен из Солнечногорска всего три года назад. И о событиях, которые произошли двадцать шесть лет назад, слыхом не слыхал.

Но обещал немедленно помочь, навести справки. Поднять срочно всех, кого можно.

Во втором часу ночи Гущину на мобильный позвонил начальник полиции общественной безопасности – из старослужащих.

– Федор Матвеевич, следователь прокуратуры Индеев, про которого вы спрашивали, он долго работал тут, в Истре, потом был прокурором, но он уже десять лет как умер. Я его застал уже прокурором. О деле про детей ничего не знаю, потому что я сам не из Истры. Другие фамилии тоже знакомые, оперативник – это Шерстобитов, он в то время был начальником уголовного розыска, и он долго работал уже при мне. Но он тоже умер несколько лет назад. Его сын Филипп Шерстобитов здесь работал в розыске, он молодой относительно. После развода с женой уехал из Истры и перевелся в центр лицензионно-разрешительной работы в Котельниках. Они сейчас к Нацгвардии относятся. А фамилия патрульного Осипов – мне отлично знакома, хороший сотрудник, он был моим замом почти десять лет. Он сейчас уже на пенсии, живет здесь, в Истре, я его утром к вам попрошу подъехать. Из всех, кого вы назвали, он один остался, кто участвовал в том деле.

– Вообще пока ничего не понятно, Федор Матвеевич. И выглядит все это дело с процессуальной стороны более чем странно, – сказала Катя, когда уже под утро, обалдев от чтения всей этой запутанной писанины, они решили найти место, где в пять часов можно выпить горячего кофе в ожидании важного свидетеля Осипова – бывшего патрульного.

Место такое нашлось в торговом центре. Там работало круглосуточное кафе.

Катя давилась горячим кофе. Странно, но спать не хотелось, хотя тело наливалось усталостью, как свинцом. Бессонницу порождала лихорадка, в которую они так внезапно окунулись, едва открыв это дело об утоплении брата и сестры Сониных.

– Теперь мы хотя бы знаем фамилии и имена подруг Виктории. Но в деле все обрывается.

– Надо поднять ОРД. – Гущин встал и принес им еще кофе, купил Кате слойку с яблоками. – Из этих документов мало что понятно, кроме того, что здесь, в этом райском дачном уголке, двадцать пятого июля творилась какая-то чертовщина. В результате которой утопили малолетних детей. В деле оперативной разработки должны быть пояснения и факты, добытые оперативным путем. Я запрошу спецхран.

– И надо разыскать мать детей – эту Галину Сонину. Я записала ее адрес. Деревня Затон, – сказала Катя. – Можем вместе с бывшим патрульным Осиповым к ней съездить.

Патрульный Осипов, ныне пенсионер, явился в УВД по зову коллег в семь утра. На его примере Катя поняла, что такое срок в двадцать шесть лет. Неумолимый бег времени. Кто сам был когда-то молодым двадцатипятилетним сержантом, теперь обрюзгший, лысый, краснолицый ветеран в отставке.

– Помню это дело, – объявил он, отвечая на вопрос Гущина. – Конечно, в память запало такое. Но там ведь так ничем и не кончилось. Не посадили их, тех шкур, которых мы в лесу задержали.

Гущин попросил его вспомнить все максимально подробно, насколько это возможно через столько лет.

– Как детей в воде нашли, я не видел, – сказал Осипов. – И у Затона я в тот день не был. Я один работал на патрульной машине, напарник мой в отпуске был – лето же, июль. Я так понимаю, что сначала не знали, что их утопили, этих малышей. Их искали по всей территории у деревни. И в лесу тоже. И вот меня начальник послал осмотреть участок леса – это дальше, вверх по течению. Там у деревни сразу лес начинается и тянется вдоль берега. Красиво там. Я машину оставил на берегу и пошел. Там еще наши были, прочесывали местность. И я вышел к дереву. Оно такое большое, – Осипов показал руками, – раскидистое, старое, и берег там обрывистый, не пологий, так что дерево прямо над заводью реки. И я увидел…

Утренний лес был полон звуков – щебетали птицы, где-то далеко на дачах жужжала электрическая пила. Над зеленой водой речной заводи скользили стрекозы. Раскидистое дерево – старая липа – создавало вокруг себя прохладную тень. К одному из верхних крепких сучьев кто-то привязал толстый черный канат, сделав импровизированные качели над водой. Но не эти качели привлекли внимание патрульного Осипова.

Жужжание мух.

Они роем кружились над толстым стволом дерева. На темной коре, как рана – надрезы, глубокие, в виде ромба со спрятанным туда овалом, похожим на всевидящий глаз, перечеркнутый линией с двумя перекладинами внизу. Этот вырезанный на коре знак и ствол вокруг него были густо измазаны…

Патрульный Осипов дотронулся до коры. Кровь, успевшая уже свернуться и протухнуть на солнце. Над ней роем кружили мясные мухи.

– Не по себе мне стало, – признался Осипов. – Я пистолет достал и связался по рации с нашими, сообщил об увиденном. Там была тропинка в чащу… Словно звери протоптали.

Тропинка уводила в глубь леса. Но отошел от берега и от дерева патрульный Осипов недалеко. Среди кустов мелькнуло что-то синее – он раздвинул ветви и увидел туристическую палатку. Она стояла на краю маленькой поляны, центр которой занимало огромное потухшее кострище. Вроде укромное местечко для отдыха и шашлыков, только мороз пробежал у патрульного по коже.

– Там, у костра потухшего, валялись чурбаки, а на них клочья мяса прямо со шкурой. Я подошел и увидел – голову, лапки. Кролики. Буквально на куски разорванные. Один кусок был пришпилен прямо к чурбаку шампуром. И там все было в крови – эти бревна и… На колу эта дрянь, вот как на этом снимке, – он ткнул на фото из таблицы в уголовном деле, – свиная башка. И мухи ее уже облепили всю. В костре кости валялись обугленные сожженные. И я… я черт знает что подумал тогда – дети ведь пропали… Я сразу подумал – их убили… А вокруг этого кострища в траве валялись они.

– Кто? – спросила Катя.

– Эти девки. Их было трое. И все полуголые. Одна совсем – которая брюнетка. На второй была лишь куртка-ветровка и ничего – ни белья, ничего больше. Третья одеялом была укрыта. Но тоже совсем голая. Я им громко сказал – встать, полиция! Но они и ухом не повели. Они были никакие.

– В смысле? – спросил Гущин. – Пьяные?

– И пьяные. Там бутылка валялась из-под водки и фляжка. Но в основном-то они обдолбанные были. Я брюнетку потряс за плечо, она только застонала – глаза закатились. Наркотиков нажрались до бесчувствия все трое. И еще одно я заметил – у них волосы были мокрые, ну словно они купались до этого. А у брюнетки в волосах сгустки крови. Над ней мухи тоже кружились, она их даже не замечала, наркоманка. Наши быстро туда подошли. Начали их поднимать, в чувство приводить. Потом следователь прокуратуры приехал и начальник розыска Шерстобитов. Они там все организовали. Весь последующий осмотр места. А меня с сослуживцами отправили девок в УВД отвезти. Хотели даже сначала их в больницу отправить – ну, чтобы в себя пришли от дозы. Но не отправили. Их допрашивать начали только к вечеру, когда это стало возможно. Детей к тому времени уже из Затона подняли.