видно, что он был погружен, как выразился Жан Тири[360], в воспоминания и славу, которые были связаны с Востоком Александра Великого вообще и с Египтом в частности[361]. Таким образом, идея завоевания Египта в качестве нового Александра представлялась ему вкупе с дополнительным преимуществом приобретения новой исламской колонии за счет Англии. В-третьих, Наполеон рассматривал Египет как вероятный проект именно потому, что он знал его тактически, стратегически, исторически и – что не следует недооценивать – текстуально, то есть он читал и знал о нем из трудов как современных, так и классических европейских авторитетных авторов. Суть в том, что Египет для Наполеона был проектом, который обрел реальность в его сознании, а затем и в его подготовке к завоеванию, через опыт, принадлежащий миру идей и мифов, взятых из текстов, а не из эмпирической реальности. Поэтому его планы в отношении Египта стали первыми в длинной череде европейских встреч с Востоком, в которых специальные знания ориенталистов были непосредственно применены для практического колониального использования; ибо с наполеоновских времен в решающий момент, когда ориенталист должен был решить, на стороне ли он Востока или завоевывающего Запада, он всегда выбирал последнее. Что касается самого императора, то он видел Восток только в том зашифрованном виде, в каком он представал сначала в классических текстах, а затем у специалистов-ориенталистов, чье видение, основанное на классических текстах, казалось удобной заменой любой настоящей встрече с реальным Востоком.

То, что Наполеон привлек несколько десятков «ученых мужей» к своей Египетской экспедиции, слишком хорошо известно, чтобы останавливаться на этом подробно. Его идея состояла в том, чтобы создать своего рода живой архив экспедиции в виде исследований, проведенных по всем возможным направлениям членами основанного им Египетского института. Что, возможно, менее известно, так это то, что Наполеон изначально опирался на труд французского путешественника графа де Вольнея, чье двухтомное «Путешествие Вольнея в Сирию и Египет» было опубликовано в 1787 году. Если не считать краткого предисловия от автора, сообщающего читателю, что внезапное приобретение некоторых средств (наследство) позволило ему совершить путешествие на Восток (East) в 1783 году, «Путешествие» Вольне – гнетуще безличный документ. Вольней, очевидно, считал себя ученым, в обязанности которого всегда входило фиксировать «состояние» того, что он видел. Наивысшая точка описана во втором томе, повествующем об исламе как религии[362]. Взгляды Вольнея – канонический образец враждебности к исламу как к религии и как к системе политических институтов; тем не менее Наполеон считал эту работу Вольнея и его «Размышления о нынешней войне с турками» (1788) особенно важными. В конце концов, Вольней был проницательным французом и, подобно Шатобриану и Ламартину четверть века спустя, рассматривал Ближний Восток как вероятное место для осуществления французских колониальных амбиций. Из сочинений Вольнея Наполеон узнал о препятствиях, перечисленных в порядке возрастания сложности, с которыми на Востоке неизбежно столкнется любой французский экспедиционный корпус.

Наполеон прямо ссылается на Вольнея в своих размышлениях о египетской экспедиции, записках «Кампании в Египте и Сирии» (1798–1799), которые он надиктовал генералу Бертрану[363] на острове Святой Елены. Вольней, по его словам, считал, что есть три препятствия для французской гегемонии на Востоке (Orient) и что любой французской армии, соответственно, придется вести три войны: одну – против Англии, вторую – против Османской империи (the Ottoman Porte) и третью, самую сложную, – против мусульман[364]. Оценка Вольнея была и проницательной, и трудно-опровержимой, поскольку Наполеону, как и любому, кто читал Вольнея, было ясно, что его «Путешествие» и «Размышления» были полезными текстами, которые следовало использовать европейцу, желавшему победить на Востоке. Другими словами, работа Вольнея представляла собой настольную книгу по ослаблению того шока, который может испытать европеец, непосредственно с Востоком столкнувшийся. Кажется, «читай книги и не будешь дезориентирован Востоком, но покоришь его» – это главный тезис Вольнея.

Наполеон воспринял Вольнея почти буквально, но характерно тонко. С того самого момента, как французская Египетская армия появилась на египетском горизонте, были предприняты все усилия, чтобы убедить мусульман в том, что «это мы – истинные мусульмане», как выразился Бонапарт в прокламации народу Александрии от 2 июля 1798 года[365]. Поддерживаемый целой командой ориенталистов (и сидевшей на борту флагмана под названием «Восток» (Orient), Наполеон использовал враждебность египтян к мамлюкам[366] и апеллировал к революционной идее равных возможностей для всех вести исключительно безопасную и избирательную войну против ислама. Что больше всего поразило первого арабского летописца экспедиции, Абд-аль-Рахмана аль-Джабарти[367], так это то, что Наполеон использовал ученых для налаживания своих контактов с местным населением, – это и еще возможность наблюдать за современным европейским интеллектуальным истеблишментом с близкого расстояния[368]. Наполеон повсюду пытался доказать, что он сражается за ислам; всё, что он говорил, переводилось на коранический арабский, в то время как французское армейское командование постоянно призывало помнить об исламской чувствительности. (Сравните тактику Наполеона в Египте с тактикой, изложенной в «Требовании» (Requerimiento) – документе, составленном испанцами в 1513 году на испанском языке для зачитывания вслух индейцам: «Мы возьмем вас, ваших жен и ваших детей, сделаем их рабами, как рабов продадим и будем распоряжаться ими, как повелят их Величества [король и королева Испании]; и мы заберем ваше добро, и причиним вам всё зло и ущерб, какие только сможем, как непокорным вассалам» и т. д.[369].) Когда Наполеону стало очевидно, что его силы слишком малы, чтобы навязать свою волю египтянам, он попытался заставить местных имамов, кади, муфтиев и улемов толковать Коран в пользу Великой армии. С этой целью шестьдесят улемов, преподававших в аль-Азхаре[370], были приглашены в его штаб-квартиру, удостоены всех воинских почестей, а затем слушали лестные восторженные речи Наполеона об исламе и Мухаммеде и его нескрываемое восхищение Кораном, с которым он, по-видимому, был превосходно знаком. Это сработало, и вскоре обитатели Каира, казалось, утратили свое недоверие к оккупантам[371]. Позже Наполеон оставил своему заместителю Клеберу[372] четкие инструкции всегда управлять Египтом через ориенталистов и религиозных исламских лидеров, которых они могли привлечь на свою сторону; любая другая политика была бы слишком дорогостоящей и глупой[373]. Гюго считал, что ему удалось передать дипломатический триумф восточных экспедиций Наполеона в своей поэме «Два острова»:

Близ Нила их я встретил вновь.

Египет блистает зарею рассвета;

На Востоке восходит его имперская звезда.

Победитель, энтузиаст, алчущий славы,

Чудесный, он ошеломил землю чудес.

Старые шейхи поклоняются юному и благодетельному эмиру.

Народ благоговеет перед его