Завидев выбегающих детей, он и в этот раз исполнил свой удивительный танец: опираясь на задние лапы и раскрывая улыбающуюся пасть, он возносил вверх своё тело – и так на миг зависал.

Едва опустившись, тут же взлетал снова, как бы говоря: «Это я! Это вы! Радость!».

Жена, увидев это, закусила губу и поспешила в дом.

…Спустя полчаса, лёжа в своей комнате, я услышал привычный, визгливый и бестолковый лай Кержака. Что-то ему опять пришлось не по нраву: птица, или дальние шаги, или вой на другом конце деревни.

Вдавив кулак себе в зубы, я слушал этот лай – как самую лучшую музыку.

…Постучал в дверь Злой.

– Что, Саш? – глухо спросил я, глядя на свою, со следами укуса, руку.

На самом деле его звали Сашей, хотя этим именем он давно не пользовался. Даже наши дети называли его «Злым» – при том что первоначальный смысл в это слово никто никогда не вкладывал. Злой был – несказанно добрый.

– Я нашёл лучшего в России ветеринара, – сказал он, глядя в свой телефон. – Илья Фёдорович зовут. Позвонил ему. Он сейчас на операции за границей, но к выходным вернётся в клинику, и готов нас принять. Едем?

Конечно, едем, Злой.

* * *

В эту подмосковную лечебницу, словно предчувствуя что-то, Кержак входил чуждый всему и яростный.

Пока мы шли по коридорам, служащие прятались в близлежащие двери, и затем выглядывали вослед лохматому маньяку, который, хрипя, рвался с поводка.

В большом помещении, которое нам тоже пришлось миновать, он увидел вдоль длинной стены ряд наставленных друг на друга клеток, где сидела дюжина калечных собак и забинтованных котов. Кержак сделал такой силы рывок в их сторону, что все они разом отпрянули. Многие забились в углы и заверещали.

Только я видел, что сам Кержак боится больше всех. Дремучая его душа металась от ужаса.

Скрежещущего когтями, я вёз его по кафелю мимо перепуганных зверей. Он задирал голову, надеясь, что соскочит ошейник. Жаркая слюна отекала с его клыков.

«В такой же клетке придётся ему сидеть… – успел подумать я, но тут же себя оборвал: – …хорошо, если придётся. Плохо, если нас тут же направят на кладбище».

Илья Фёдорович ждал нас у своего кабинета в самом конце коридора и улыбался. Он заранее предполагал, что явление наше будет шумным.

– Стойте! – попросил он издалека. – Развернитесь и пройдите по коридору в обратную сторону: я сразу посмотрю.

Кержак, решивший, что всё уже закончилось, с видимым удовольствием поспешил обратно: «…на улицу, и домой, домой, я потерплю хоть сорок часов этой тряски, только не отдавайте меня чужим людям…»

– Всё! – крикнул Илья Фёдорович. – Возвращайтесь!

Он так и ждал нас в коридоре, не заходя в кабинет и указывая рукой в открытую дверь.

Запутанный манёврами, Кержак таращил бесноватые глаза, но уже не рычал.

В кабинете я приказал ему сесть, и он, взволнованный, тут же исполнил команду. Тем временем Илья Фёдорович, рискуя быть укушенным за ногу, прошёл мимо, обмахнув Кержака полой халата.

Усевшись на подоконник, он сразу отложил в сторону поданные Злым снимки, и подмигнул Кержаку.

Это был совсем ещё молодой, лет на десять моложе меня, чуть пахнущий одеколоном мужик: щетинистый брюнет, явно русский, хотя с польской фамилией.

«Работяга, – предположил я. – Не менее трёх детей и жена-красавица. Свои собаки и коты. Большой дом, где он редко бывает: всё операции да симпозиумы».

У него были добрые глаза – с припущенными, как у некоторых пород собак, веками.

– А чего там смотреть, – сказал Илья Фёдорович, положив руку на снимки. – Дисплазия. Неправильное прилегание головки кости к суставной впадине. Причём на всех ногах сразу. Не знаю, как он у вас передвигался до сих пор. Не жалуется, говорите?

– Нет, – сказал я, снова чувствуя, как в сердце мне засадили вязальную спицу. – Но он же – ходит?

Илья Фёдорович согласно и с видимым удовлетворением кивнул, но тут же добавил:

– Врождённая, скорей всего. В лёгких стадиях она лечится. Однако это – не ваш случай.

Я тоскливо ждал, когда нас выпроводят, но Илья Фёдорович легко спрыгнул на пол – и оповестил, кажется, в первую очередь Кержака:

– Приступим к осмотру?

– У нас есть намордник, – сказал Злой.

– Да не надо, – отмахнулся Илья Фёдорович.

– Он не слишком любит, когда ему трогают лапы, – успел предупредить я.

– Ты ведь потерпишь, Кержак? – спросил Илья Фёдорович, присаживаясь возле него, и, не поднимая головы, попросил нас со Злым: – Придержите великана.

Мы положили пса на пол.

Закатив глаза, Кержак дышал так быстро, словно вокруг него почти уже заканчивался воздух.

* * *

Показывая мне жуткие рисунки с изогнутыми костями и разбитыми суставами, Илья Фёдорович на удивление бодро говорил:

– Такое – лечится. И вот здесь – тоже лечится. Надо просто два раза разрезать кость, а потом срастить. И даже такое – поправимо… А за вашу собаку не возьмётся никто.

– А вы? – спросил я.

Илья Фёдорович сморгнул и сказал:

– А давайте рискнём.

Он был – из тех, кто любит неразрешимые задачи.

– Тут ещё, конечно же, человеческий фактор, – добавил, продолжая прежнюю тему, Илья Фёдорович. – Никто не хочет браться за операцию, обречённую на неудачу. Хозяева разные бывают… Но дело даже не в этом… – Он подумал, и, решив не распространяться, заключил: – Да просто не хотят, и всё.

– …Смотрите, – перешёл к основному вопросу Илья Фёдорович. – Нам нужно поставить ему четыре протеза. Думаю, купим сначала два. Их делают только за границей. И они очень дорогие, – Илья Фёдорович назвал цифру.

Я кивнул.

– …тогда начнём с задних лап. Сделаем одну. Если всё пройдёт в пределах нормы, и, спустя некоторое время, он встанет на прооперированную лапу, – возьмёмся за вторую.

…Мы решили не возвращаться домой и остаться здесь, готовясь к операции и дожидаясь протезов.

Ни в одну гостиницу нас не брали.

Злой догадался снять отдельную баню, основной плюс которой состоял в наличии площадки для выгула и отсутствии людей.

Принюхиваясь, Кержак ходил по травке и, поднимая голову, слушал гудки автобусов и фур – трасса пролегала в километре.

В бане всегда было холодно, и мы её каждый день топили, а потом открывали дверь в парилку.

Если натоплено было слишком сильно, то при открытии двери срабатывала сигнализация, и прибегал обозлённый сторож, – стучал в круглое затемнённое окно, но не решался войти оттого, что Кержак с грохотом кидался на подоконник. Злой сидел к окошку спиной и пил чай.

Спали мы в духоте и просыпались в сырости.

Операцию Илья Фёдорович поставил на 1 ноября.