Живёт безработный алкоголик Алёшка, похмелье которого не кончается никогда, словно он выучился добывать алкоголь из воздуха.

С ним мыкается его мать, лежачая больная, от которой он сбегает, едва поднявшись. Проходя мимо, можно услышать её слабый, монотонный голос, повторяющий имя сына, который сидит, привалившись спиной к стене дома и не отзываясь.

Живёт одинокий браконьер Никанор Никифорович. Он часто разговаривает сам с собой. Жена и дочь давно не навещали его, хотя он в этом году добыл много рыбы и хорошо поохотился.

Не так давно, по дороге в лес, я видел, как древний старик вынес крупно порезанную капусту, сухарей и плошку засахаренного мёда, накрыв лесным птицам целый праздничный стол.

Возвращаясь спустя час с прогулки, я заметил, как умалишённые сёстры по обыкновению топчутся в своём дворе, и привычно пожалел их, торопясь мимо. Но, привлечённый чем-то, оглянулся – и сквозь щели забора сумел прочесть вытоптанное на снегу слово «мама».

Никанор Никифорович, объясняясь с кем-то, кого рядом с ним не было, развесил над крыльцом гирлянды. Теперь они, переливаясь, сияли в ночи. К гирляндам поднимался дымок – это Никанор Никифорович курил, сидя на крыльце, и улыбка его светилась то розовым, то жёлтым, то оранжевым цветом.

Слепцы же каждый год вдвоём ловко лепили огромного снеговика. Ну а что, подумал я, проходя мимо их дома: разве взрослые люди не могут захотеть вылепить снеговика? И только миг спустя понял, какой я дурак. Ведь наугад втыкавший морковку в голову снеговику мужчина не мог видеть дело своих рук. Он лепил во тьме – а радовался, как при свете.

Алёшка принёс своей матери из леса ёлку и поставил у окна. Вчера кричал с улицы: «Смотри, к тебе гости! Сама пришла!».

Уже теряя нить размышления, я думал напоследок: как же это странно – на некотором расстоянии друг от друга, мы лежим сейчас посреди огромного и глухого леса.

Вокруг – мироздание, а мы успокоенны и тихи в ожидании нового дня, чей незамысловатый узор уже различим за окном.

* * *

Весной я вновь очутился в той деревне, где Тигл едва не лишился носа.

Тигл был со мной. У него как раз кончились таблетки, и я взял его в дорогу, чтоб, заскочив в ближайший город, купить лекарство и тут же ему дать. Я не хотел, чтобы припадок настиг его в одиночестве.

С Кержаком они проживали в огороженных вольерах, но Мур приходил к обоим. Временно потерявший память Тигл мог убить его.

Я помнил тот давний случай у забора с огромным алабаем, едва не убившим Тигла, но он уже не занимал меня: с тех пор прошло два года.

В этот заезд я обнаружил в деревне сельмаг. Из любопытства заглянул туда, заодно купил, чтоб напоить утомлённого дорогой Тигла, баклажку воды. Миска у меня была.

Покрутившись по деревне, я не нашёл потайного места, где бы мог спокойно выпустить собаку, и, мимо того самого дома, выехал за околицу. Тигл равнодушно смотрел в окно. «С его припадками и не такое забудешь», – подумал я.

Я открыл Тиглу дверь. Он беззаботно спрыгнул – и пошёл вдоль обочины к ближайшему столбу, принюхиваясь, как обычно делают собаки. Не подозревая ни малейшего подвоха, я открыл багажник и достал его миску, держа баклажку в левой руке.

– Тигл! – окликнул я, захлопывая дверь, – но не увидел его у столба, где он только что был.

Удивлённый, я сделал резкий шаг вбок и обернулся.

Тигл, будто подхваченный несусветным ветром, летел к тому самому дому.

Рванувшись следом, я увидел, как Тигл пронёсся вдоль забора, не собираясь повторять прошлую ошибку. У ворот он сделал плавный полукруг, чтобы набрать скорость, и ударился в них всей своей стокилограммовой, обращённой в единый заряд тяжестью с тем остервенением поступка, когда на удачу даётся один шанс, а права повторной попытки – нет.

Одна створка ворот была успешно им выбита – и зависла, скривясь, на верхней петле; он ворвался на чужой участок.

Того пса во дворе не было – и Тигл со вздыбившейся на холке шерстью кружил, принюхиваясь, вдоль каменного дома с чёрной крышей, ища вход.

Сквозь перестук своего сердца я услышал даже не лай, а рёв: та собака находилась в гараже.

Ворота гаража были железными, и удары с той стороны зримо раскачивали их.

Тигл, догадавшись, откуда стоит ждать врага, выбежал к воротам и стал напротив: весь состоящий из ненависти и предчувствия.

Я наконец увидел, как выглядел гладиатор, выходивший на арену за несколько минут до своей или чужой смерти.

…Здесь я и подцепил поводок к строгому ошейнику Тигла.

– Всё, – сказал я. – Ты победил.