Или дать какие-то приемлемые объяснения, которые предстояло сначала придумать.

Объяснения придумались на удивление быстро – она может просто взять отпуск. Ее непосредственная начальница, руководящая экономическим отделом, – женщина вполне вменяемая, и скорее всего, готова будет пойти навстречу. А может быть, даже и обрадуется, что Римма решила отгулять свое законное время отдыха именно сейчас, а не в какую-нибудь «горячую пору». Вот и прекрасно! Сидя в холле отеля на пьяцца Навона, куда они с Ромоло заехали за ее чемоданом, Римма быстренько настрочила электронное письмо и приложила к нему заявление, бланк для которого у нее всегда на всякий случай хранился в почте. Только бы начальница согласилась! Тогда у Риммы будут в запасе две недели, а там она что-нибудь придумает.

К дому Ромоло добрались уже под вечер. К их удивлению, кафе оказалось закрыто. Свет внутри не горел, на уличных столиках ножками вверх громоздились чугунные стулья, в полусумраке скупого освещения они напоминали рога каких-то экзотических, давно вымерших животных. Ромоло прикусил губу и чуть заметно нахмурился: было ясно, что таким демонстративно ранним закрытием мать решила выразить свое отношение к его не в меру затянувшимся «выходным». Увидев его лицо, Римма испуганно ойкнула и невольно попятилась, но он немедленно поймал ее за руку, притянул к себе и прошептал улыбаясь:

– Не переживай, всё будет хорошо! Мои родные чудесные. Сейчас сама убедишься. И ничего не бойся, слышишь? Запомни: я никому на свете никогда не позволю обидеть тебя. Так и знай.

Римма послушно кивнула. Чтобы перевести дух и собраться с силами, открыла сумочку и принялась разыскивать зеркало, затем ей незамедлительно потребовались расческа и губная помада. Ромоло терпеливо ждал, поглядывая на нее с видимым одобрением: разумеется, его возлюбленная должна предстать перед семьей избранника во всем ослепительном блеске своей красоты. Наконец все было готово. Глубоко вдохнув, Римма обвела взглядом узкий, всего в четыре окна, фасад и спросила:

– А почему внутри так темно? Может быть, их нет дома?

– Как это нет? – искренне удивился Ромоло. – Где же им, по-твоему, быть – в воскресный-то вечер?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Просто свет горит только на третьем этаже, вот я и подумала…

– Именно там расположены наши главные жилые апартаменты. Первый этаж занимает кафе, сама знаешь. Второй – холодильники, кладовые, подсобки. Все, что нужно для работы. А третий и четвертый – жилые. Так что все просто. Идем?

После слов «главные жилые апартаменты» воображение услужливо подсунуло Римме веер картинок, одна соблазнительнее другой: анфилады просторных комнат, где много света и воздуха, летящие прозрачные занавески, а за ними – ослепительная гладь залива с покачивающимися на волнах яхтами…

Стоп. Что еще за яхты такие? И откуда в центре Рима залив? Что-то она совсем уж замечталась…

Тянуть дальше не было смысла. По неширокой каменной лестнице они поднялись на третий этаж. На площадке, выложенной разноцветной мраморной плиткой, имелась всего одна дверь. Отперев ее, Ромоло пропустил Римму вперед, вновь шепнув в самое ухо:

– Все, мы дома. Это мой дом, слышишь? Я с тобой. Не вздумай бояться!

И, не дождавшись ответа, решительно прокричал в темноту:

– Мама! Я вернулся!

От неожиданности этого окрика Римма вжала голову в плечи. Чувствуя, как на нее надвигается самая настоящая паника, она что есть силы вцепилась в руку Ромоло и застыла на месте как вкопанная. Он только головой покачал:

– Если ты немедленно не перестанешь ломать мне пальцы, я внесу тебя в столовую на руках. Или перекину через плечо, как похищенную сабинянку. Тебе как больше нравится?

Против воли хихикнув, Римма поймала его смеющийся взгляд, полный любви и самого искреннего желания ободрить. И она вновь поверила, что ее счастье – это все, что он в жизни хочет. Он столько сотен раз это сегодня сказал, что она поневоле запомнила. Тряхнула головой и, глубоко вдохнув, Римма решительно шагнула вперед.

Недлинный коридор вывел их в овальный холл, в котором были четыре двери. Одна из них, двустворчатая, с красивыми резными вставками, была сейчас распахнута настежь. В широком проеме виднелся накрытый пестрой скатертью стол, за которым ужинали три женщины. Заслышав шаги, все трое как по команде перестали есть и подняли глаза на вошедших.

– Всем привет! – Ромоло бодро помахал им рукой. – Мама, добрый вечер, – отдельный легкий кивок головы предназначался той самой полной пожилой женщине, которую Римма уже видела внизу, в кафе, несколько дней назад. – Прошу вас, знакомьтесь: это Римма, моя возлюбленная, самая лучшая девушка на земле. Она приехала ко мне из России, из самой-самой ее глубины – из Москвы. И будет жить с нами.

Он коротко приобнял Римму за плечи, на мгновение притягивая к себе, и тотчас же опустил руку. Голос его звучал спокойно и твердо, как и должен был звучать голос мужчины, уверенного в себе, не допускающего и мысли о возражениях или протестах.

Подвести его в этой уверенности, а заодно и себя, было бы форменным свинством. Поэтому Римма, собрав в кулак всю отпущенную ей природой решительность, вежливо улыбнулась и кивнула застывшим, как соляные столпы, дамам:

– Добрый вечер, синьоры. Очень рада с вами познакомиться.

Выдохнув, гордо выпрямилась и обвела взглядом собравшихся за столом.

Лукреция Сантини, мать Ромоло, сидела прямо напротив нее, и Римма наконец, смогла разглядеть ее получше. Лет под шестьдесят, большие и выразительные, как у сына, глаза, ярко подведены, крупный рот накрашен алой помадой. На ней было темное платье, как и при их первой встрече, в ушах поблескивали массивные золотые серьги, под стать многочисленным кольцам, украшавшим пальцы с таким же ярким маникюром, как и губная помада. Синьора Лукреция выслушала заявление Ромоло, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, лишь тяжелые веки на мгновение опустились, прикрыв агатово-черные глаза, но тут же ее взгляд вновь стал бесстрастным и спокойным.

– Добрый вечер, синьорина. Какая невероятная новость! Ромоло, как никто в целом свете, всегда умеет меня удивить, – она коротко улыбнулась и вежливо кивнула Римме. По выражению ее лица пока что невозможно было понять, как именно она восприняла слова сына.

– Анна, Джулия, знакомьтесь, это Римма. Римма, это мои сестры – Анна и Джулия, – затараторил явно приободрившийся Ромоло, представляя ее остальным.

Две пары пронзительных черных глаз изучающе уставились на Римму. Ей ничего не оставалось, как вежливо кивнуть обеим – спектакль нужно было играть до конца.

– Анна, – представилась старшая дочь синьоры Лукреции и коротко дернула головой, не сводя взгляда с нежданной гостьи. По рассказам Ромоло Римма уже знала, что в свои тридцать лет Анна была законченной старой девой, но причина тому крылась не в возрасте, а, скорее, в особенности характера – недоверчивого и высокомерного. Из слов возлюбленного Римма поняла, что его старшая сестра напрочь лишена мало-мальской, даже самой поверхностной, симпатии к людям. Анна смотрела пристально, почти не мигая, и вовсе не думала одаривать Римму ответной улыбкой. Внешность ее была под стать этому колючему взгляду: худая, нескладная, с плоской грудью и большими некрасивыми руками, она демонстративно не пользовалась косметикой, да к тому же еще и носила очки в совершенно не подходящей для ее формы лица оправе, будто нарочно старалась посильнее испортить производимое впечатление.