Теперь в плаще, подбитом волчьим мехом, в расшитой рубахе и теплых штанах, в хороших сапогах, Мейнард выглядел еще более странно, чем раньше. Альвдис все поглядывала на него и не понимала, в чем же странность, а потом уловила: не вязалось выражение лица франка с богатым облачением, хотя при том к нему подходило: по всему видно, и раньше он носил недешевые одежды. Слишком красив он для простого крестьянина… Но Мейнард словно бы сомневался, словно бы не желал принять свалившуюся на него свободу и богатство. И вот этого Альвдис не могла постичь.

По хрусткому снегу они шли все выше и выше, туда, где переплетались цепочки звериных и птичьих следов, где низкие облака отдыхали на горных плечах. Почти не говорили, берегли дыхание. И только когда выбрались в одно из любимых мест Альвдис, то самое, где она сидела несколько месяцев назад, поджидая «дракон» отца, девушка сказала:

— Постой. Отдохнем.

Мейнард, уже проверивший силки (никто не заставлял его это делать, а он продолжал — видимо, по привычке) и вынувший из них зайца, кивнул. Костер разводить не стали, присели на широкий камень и так некоторое время провели, не говоря. Альвдис смотрела на фьорд, уже подернувшийся по краям льдом, но думала сейчас не о красоте земли, которую очень любила, не о богах, которые тут всем владеют, а о человеке, сидящем рядом.

Мейнард заговорил первым.

— Скоро уже совсем холодно станет, госпожа. Корабли вытащили на берег, лодки едва не вмерзли… На воде скоро лед нарастет. Говорят, северяне могу ходить по льду? Я давно такого не видел. Я бывал далеко на севере, но летом, когда вода не замерзала.

— Еще не совсем скоро. Лед опасен. Сейчас он слишком тонкий, чтобы на него ступить, но если подождать немного, быть терпеливыми и знать, когда можно — да, мы будем ходить по льду.

— Интересно, есть ли лед в моих владениях. Я так и не знаю, что меня ждет в деревне, и далеко ли от нее причал, где стоят корабли, или же она высоко на горе…

— Это там. — Альвдис показала налево, где Аурландсфьорд изгибался, словно спинка ленивой кошки. — Не так далеко, за теми скалами и холмами. На «драконе» и лодках быстро, на лошадях дальше, приходится гору объезжать. Но все равно меньше дня пути.

— Совсем близко, — согласился Мейнард. — Значит, и у меня теперь есть кусок фьорда? Как странно. Не думал об этом.

— Но ты ведь хотел остаться, — осторожно приступила к главному Альвдис. — Ты говорил об этом.

Франк задумчиво посмотрел на лежавшего рядом убиенного зайца и зачем-то потеребил его длинное вялое ухо.

— Да. Только я думал, что буду простым крестьянином, который поведет плуг по клочку земли, пожертвованному твоим отцом. А не владельцем деревни и кораблей.

— Боги так решили.

— И твой отец, госпожа.

— Ты можешь звать меня Альвдис.

— Это большая честь, но… я ее приму. Зови меня Мейнардом… а впрочем, ты и так звала.

Альвдис пораженно уставилась на него. Он что, шутит?

Франк еле заметно улыбался, но смотрел не на девушку, а вдаль, туда, где шла с гор снеговая туча, закрывая белой пеленой фьорд. Альвдис прикинула направление ветра — нет, сегодня снег пройдет мимо Флаама. А вот новые владения Мейнарда должно завалить.

— Ты ничего не говоришь мне. Раньше ты рассказывал больше.

— Раньше мне казалось, будто я начал постигать происходящее, но, похоже, я ошибался.

— Что ж, по-твоему, рабом оставаться лучше, чем быть владельцем земель и кораблей? — возмутилась она.

— Да кто же разберет так сразу. Может, и лучше. Я ведь…

— Ты монах. Поэтому ты не знаешь, что делать. Да?

Мейнард помолчал, потом сказал неохотно:

— Ну тут ведь как, госпожа Альвдис…

— Альвдис. Ты обещал.

— Хорошо. Монастырь дело особое, и Господня воля по-прежнему далека от меня. Я все пытался хоть немного ее понять, хоть клочок уразуметь, а не выходит.

— Ты не всегда был монахом, — напомнила девушка, произнеся это скорее вопросительно, чем утвердительно. Может, удастся вызвать Мейнарда на откровенность…

— Не всегда, конечно. До того я воевал, и много. — На фьорд он больше не смотрел, перевел взгляд на свои перчатки, хорошие, из оленьей кожи. — Всякое видел, как ты понимаешь… И монастырь… я туда добровольно ушел. Нет, не могу об этом говорить, — он покачал головой. — Мне еще подумать об этом нужно. Просто дело не в том, что выходцам из монастырей нельзя ничем владеть, а в том, что здесь. — Он выпрямился и приложил ладонь к груди. — Когда нет согласия с собственным сердцем, сложно понять, как поступить правильно.

— Это из-за твоей силы? — спросила Альвдис прямо.

Мейнард помолчал, потом вздохнул:

— И что ты видела?

— Видела, как ты ее отпустил. Еще водоворот и крылья. Я почти ничего не поняла, но даже мне ясно, что твой дар очень велик. А ты его спрятал. — Она опасалась спрашивать напрямую, почему, вдруг он опять закроется — и ничего не вытянешь…

— Значит, ты не только лекарка, но и зрячая. Умеешь видеть дар других.

— Такой мощный, как у тебя, немудрено разглядеть. Хотя до сих пор ты хорошо его прятал. И сейчас скрываешь.

— Поверь мне, были причины. — И стало понятно, что больше он ничего пока не скажет.

Альвдис решилась. Она протянула руку и положила ее поверх руки Мейнарда, и франк обернулся к девушке, прищурившись.

— Если я могу чем-то помочь тебе, — выговорила она, опасаясь растерять решимость, — то скажи.

Мейнард накрыл ее руку своей.

— Мне никогда не отблагодарить тебя за то, что ты сделал. Есть вещи хуже гибели, и Хродвальд собирался совершить одну из них. Знаешь, что говорят о девушках, которых похищают нетерпеливые воины? Эти девушки становятся наложницами, и им никогда не восстановить свое доброе имя, даже если они не виноваты в том, что произошло. Таковы законы. И я буду благодарить тебя до конца дней своих, и повторяю: если тебе понадобится моя помощь, можешь сказать лишь одно слово…

— Ты очень добра, Альвдис. Добрее тебя я не встречал никого. И светлее. Знаешь, как нам говорят в наших грубых саксонских монастырях? Господь есть любовь, Господь есть свет… и мы экономим свечи, боясь слишком сильно осветить приют Господа. Может, и прав был прижимистый аколит (Церковнослужитель-мирянин в Римско-католической церкви, который выполняет определенное литургическое служение. В обязанности аколита входит зажжение и ношение свечей, подготовка хлеба и вина для евхаристического освящения, а также ряд других функций. — Прим. автора), когда бегал и задувал свечи сразу после мессы. Истинный приют Бог находит в душе и сердце, и там Его свет. Так? Так, скажи мне, язычница?

— Я не знаю, — прошептала Альвдис.

Она не понимала, о чем он говорит, и голова у нее плыла от прикосновения Мейнарда — пусть сквозь толстую кожу, сквозь перчатку, но Альвдис прикасалась к нему, а он ее руку не отпускал. Девушке хотелось почувствовать, как бьется его сердце, только для этого совсем уж черту нужно было переступить. Смеет ли она?