А пока обнаружилось, что Хродвальд не сильно-то занимался делами Хьёрта, предпочитая походы да пирушки; впрочем, для самостоятельных, ко всему привыкших крестьян это не было большой проблемой. Так что совсем уж в упадке поселение не находилось, и тем не менее, тут нашлась работа. Корабли вытащили на берег, кое-что подлатали в них и оставили в сараях до весны, когда нужно будет добавить в обшивку свежей смолы и залатать те прорехи, что сейчас не увидели; пока женщины подшивали паруса, а для кнорра пришлось и вовсе делать новый. Мейнард заглянул в тщательно запертую кладовую, где Хродвальд хранил награбленное, и обнаружил там множество интересных вещей — и бронзовые накладки с книг, и сами книги, в основном священные, и церковную утварь, и даже дорогие восковые свечи. Имущество христианской церкви франк отложил в сторону, пока еще не зная, что станет с ним делать, но не желая использовать для торговли или обмена; а вот все остальное счел возможным сохранить и позже пустить в дело. Судя по разнообразию в кладовой, Хродвальд повидал много земель, может, что-то выменял или купил — но встречались здесь и украшения из разных стран, и драгоценные камни, и оружие, и ларцы, украшенные янтарем, и даже различные мази и притирания. Мейнард кликнул Ведис, главную над женщинами тут, и с ее помощью разобрал кладовую, что-то отдал на хозяйство, а что-то отложил до весны и приезда купцов.

Ведис в отсутствие хозяйки дома, которой у Хродвальда не имелось, а у Мейнарда, как все полагали, иметься и вовсе не могло, заправляла женскими делами в Хьёрте, и ее расположение стало самым главным после приязни Рэва, которую франк постарался завоевать. Ведис была высокой статной женщиной, уже пожилой, но несгибаемой, и говорили, что раньше она ходила в походы, сражаясь не хуже мужчин. Мейнард не знал, так это или нет, но выказал ей все возможное уважение, прислушался к ее мнению, и в результате Ведис приняла его — не сразу, но приняла. Она носила на поясе огромную связку ключей и заведовала всеми домашними заботами, кладовой с продуктами, следила, чтобы не портилось молоко и мясо, чтобы топились бани, чинилась сбруя, а девушки тщательно вертели веретено. Словом, пока не объявится здесь хозяйка (что, вздыхали в поселении, при нынешнем хозяине-монахе не случится), Ведис оставалась главной, и Мейнард этому не мешал — наоборот, дал понять, что так и будет. Не стоит ссориться с женщиной, которая наливает тебе пиво.

Рабов у Хродвальда жило немного, и Мейнард поговорил с каждым из них. Все это были крестьяне, которых захватили во время походов, случившихся уже довольно давно, и никто из них не выказал особого желания возвращаться домой. Мейнард в очередной раз усмехнулся про себя: там, далеко, северяне считаются кровожадными варварами, у которых нет никакой культуры и понимания того, как нормальный человек должен жить; простые земледельцы боятся набегов, как огня. Конечно, там есть чего бояться, и рабство — не чаша с медом, но… Даже хьёртские рабы уже не хотели ехать обратно, обнаружив: не так и плохи северные земли. Может, кто-то жил даже сытнее, чем на родине. Мейнард даровал каждому крохотный надел, расчертив землю у леса, и сказал, что могут считать себя свободными. Ему рабы были не нужны, а трудиться на благо деревни они будут и так, может, даже еще лучше.

Мейнард сказал Сайфу правду. Ему нужно было подумать, а рядом с Альвдис он думать не мог: хотелось прижать ее к груди и наделать глупостей. На расстоянии образ ее не потускнел, наоборот, сделался отчетливей и резче, будто занавесь отдернули. Прошла неделя, другая, приближался Йоль, а Мейнард так и не решил, что скажет Альвдис при встрече и что сделает.

Мира с самим собой он пока так и не отыскал. Здесь, в Хьёрте, повторилось то же самое, что и во Флааме было, с той лишь разницей, что теперь Мейнард приказывал, а не ему велели. Он вставал ещё до рассвета, приходившего поздно в эти укорачивающиеся зимние дни, и работал долго после того, как солнце опускалось за край мира. Тяжелый труд, крепкий сон в хорошо протопленной спальне, безмолвное распятие на стене. Иногда Мейнард просыпался посреди ночи, прислушивался к окружающим его звукам — треск полена в очаге, лай сторожевого пса, вой ветра в трубе — и не понимал, где он находится и зачем, а потом внезапно осознавал это со всей отчетливостью и силой. Кажется, иногда он слышал, как со скрипом поворачивается над фьордом звездное колесо, как течет время, падая крохотными каплями в подставленную плошку, как переговариваются местные боги. Мейнард начинал понимать, о чем говорила Альвдис, смутно осознавать, во что переродится нынешнее, ещё такое робкое, узнавание. И для этого требовалось гораздо, гораздо больше времени, чем несколько дней.

Но теперь ему казалось, что времени у него предостаточно.

Альвдис по несколько раз на дню бегала смотреть на дорогу, уводившую вдоль берега фьорда в сторону Хьёрта, и все равно пропустила момент, когда гости приехали. Она была в длинном зале, перемещаясь из него на кухню: накрывали столы к обеденной трапезе, носили из кладовой мягкий сыр из скисшего молока и скирр — вкусный домашний творог, резали окорок и доставали из печи только что приготовленный хлеб. Назавтра был Йоль, праздник, которого всегда ждали, и собирались повеселиться как следует — а Альвдис ждала гостей. Мейнард ведь обещал, что приедет, и слово свое он держал. Она хотела бы увидеть его издалека, но увидела, когда франк уже входил в зал в сопровождении своих людей, в том числе Сайфа.

Бейнир с утра уехал на соколиную охоту, потому гостя приветствовал Эгиль, и Далла вышла из кухни, улыбнувшись Мейнарду. Альвдис стояла чуть в стороне, сцепив руки за спиной, и ждала, пока ее позовут, а пока просто Мейнардом любовалась. Он ещё больше изменился со времени отъезда. Теперь на нем была темно-синяя одежда, расшитая серебром, и новый плащ, тоже вышитый и подбитый уже не волчьим мехом, а мехом горностая. Пряжки вспыхивали серебром, камень на рукояти меча горел темным пламенем, и сейчас Мейнард был словно воин, явившийся к столу Бейнира Мохнатого прямо из древних сказаний. Он повернулся и наконец увидел Альвдис, и такой искренней, мгновенной радостью просияло его лицо, что девушка невольно шагнула вперед, будто к живому огню. Далла оглянулась и поманила ее. Альвдис приветствовала гостя как подобает, улыбаясь ему и радуясь, что свое обещание Мейнард, как обычно, сдержал.

А еще ей, возможно, показалось, но защитная броня Мейнарда, которую видела только девушка, изменилась. То ли цвет ее, то ли плотность — Альвдис вот так сразу не могла сказать. Но теперь защита не была такой темной, ее словно оттерли от грязи и ржавчины. Она походила на щит, выкованный совсем недавно умелым кузнецом.

Поговорить с Мейнардом Альвдис удалось не сразу: сначала возвратился отец, и мужчины засели в длинном зале пировать и решать свои дела, а у женщин сыскались свои (когда же их не бывало, особенно перед Йолем). Однако вечером, когда сели ткать, Мейнард пришел, пристроился у очага вместе с Сайфом, и они рассказывали истории, как и раньше.

Никто уже не удивлялся, как быстро чужак обрел то положение, которого — всем теперь казалось — заслуживал. При взгляде на Мейнарда действительно сложно было предположить, что он рожден для рабской участи или монашеского сана. Оставит он себе владения или нет, Альвдис не знала, но пока Мейнард выступал словно обычный житель этих мест, который владеет землей, домами и кораблями. Он говорил и двигался по-другому, не так, как северяне, и до конца жизни останется на них непохож, и все же…