«Господи, да что же у Тебя за шутки», — подумал он с досадой и заговорил:

— Приветствую вас, жители Хьёрта. Вы полагали, что возвратится ваш старый хозяин, а приехал новый, да ещё и чужеземец. Понимаю, вам интересно, каков я. — В толпе зашушукались. — Что ж, я скажу. Я говорю на вашем языке, и говорю уже хорошо, а потому смогу выслушать вас, разобрать ваши дела, поговорить с вами о земле. Все вы знаете, где теперь ваш прежний вождь. Знаете, кто его туда отправил. Так? — Разговоры утихли, словно корова языком слизнула. — Я убил его и тех, кто пришел совершить недостойное. И потому сразу скажу: если кто недоволен тем, что землю отдали франку, да еще и бывшему рабу, тот волен сказать об этом и уйти. Не стану держать. Если кто хочет отомстить за Хродвальда Черного и вызвать меня на поединок, я, конечно, выйду, только вам это не понравится. Успокаивать забияк у меня времени нет, да и живые люди мне приятнее мертвых. — Кто-то засмеялся, и это раскололо воцарившуюся было тишину. — Кто теперь главный в дружине?

— Я, — выступил вперед широкоплечий мужчина, ещё довольно молодой, с кудрявой рыжей шевелюрой и быстрыми, умными глазами.

— Как твое имя?

— Даг, сын Эльвира, господин. Но все зовут меня Рэв (В переводе это имя означает «лисица» — Прим. автора).

— Видать, не просто так зовут, а? Нюх имеешь лисий?

— Так говорят.

— Будешь мне служить?

— Ты завоевал эту землю по праву, — сказал Даг по прозвищу Рэв. — Я ценю доблесть и презираю тех, кто совершает поступки, подобные тому, за который ты убил Хродвальда Черного. Он ведь нас на «драконе» отправил сюда, чтоб мы ему не мешали воровать девицу. Верно ведь? — обратился он к толпе, и его поддержали одобрительными возгласами. — Знал, что мы такого не потерпим! Те, что с ним были, большей частью пришлые, ни жен не имели, ни детей, всегда вместе держались. А нам не нужно, чтоб сосед на нас озлился. Мы, конечно, в походы ходим, но в иное время предпочитаем жить в мире, со своими тем более.

— Точно! — раздались выкрики из толпы. — Рэв, правду говоришь!

Ага, подумал Мейнард. С первого выстрела — и в яблочко. Сайф скалился, наслаждаясь представлением.

— Тогда вот что я вам скажу, воины и прочие жители Хьёрта. Не знаю, как там с походами будет, это мы потом решим. Но я хочу быть вам хорошим правителем. И если уж так случилось, что эта земля теперь моя, позабочусь о ней. Вы меня научите и расскажете то, чего я не знаю. Я многое умею, и мне не зазорно с вами работать. Только у меня есть несколько правил, которые я люблю соблюдать и требую, чтоб их блюли остальные.

Толпа снова притихла, даже Эгиль подался вперед, заинтересованный.

— Первое: если у вас случился какой-то спор, и вы его не можете решить, то приходите ко мне, и я помогу. Только не из-за камня, криво лежащего в вашей ограде. Разве что вы уже убивать из-за него собрались. Остальное же — я разберу, если потребуется.

Люди кивали, Мейнард это видел.

— Второе: говорите мне правду. Сами знаете, боги все видят. И я вижу, так как немало пожил и знал разных людей. Будете лгать — узнаю.

— Хорошо, господин, — заулыбался хитрый рыжий Рэв.

— И третье: это не только моя, это наша земля, и мы ее защищаем. Если кто-то посягнет на нее, тогда я вас зову и говорю вам, что делать, и вы идете. Я иду впереди вас. Ясно ли это?

— Да, — раздалось много голосов, — ясно, господин!

Мейнард кивнул. Ему даже не потребовалось говорить, что он умеет защищать земли, дома и пастбища, ему и так поверили. Стоило проводить столько лет в монастыре, чтобы обнаружить: ты остался прежним. И в умении убивать, и в умении уговаривать людей и вести их за собою, и в умении отвечать за свои слова. Он требовал, чтоб ему говорили правду, но и сам сейчас людям не лгал — и они это почувствовали, хотя вряд ли подумали об этом.

— Тогда, раз все ясно, теперь мы будем пировать, — сказал Мейнард, — что еще делать таким холодным вечером, когда все мы тут собрались?!

Позже, когда пир разгорелся, словно подкормленный вовремя костер, Эгиль сказал Мейнарду:

— Кем же ты был, франк?

Он не ответил, пожал плечами, как и делал обычно. Потом, понимая, что невежливо оставлять вопрос без ответа, сказал неохотно:

— Кем бы ни был, все уже в прошлом. Главное — чему я научился за свою жизнь. Я умею сражаться, и землю знаю, и даже рыбу в вашем фьорде уже видал; думаешь, не справлюсь?

— Справишься. Эти люди тебя приняли, и хоть станут к тебе относиться поначалу настороженно, ты их завоюешь — ты воин, — проговорил старый Эгиль. — Только ты из тех воинов, что умеют не столько людей брать в плен, сколько их сердца.

— Ты неправ. Я жестокий человек. Во всяком случае, был таким.

Сайф, который до сих пор молчал и прислушивался к разговору, заметил:

— Ты один из самых милосердных людей, каких я знаю, Мейнард.

— Потому что знаешь меня мало. Погоди, друг мой, дай мне осмотреться. Мне надо поразмыслить, а лучшего способа для того, чем работа, я не знаю. Пока я остаюсь здесь, коль уж Господь от меня этого захотел.

— И рясу снова наденешь? — ужаснулся Сайф.

— Не надену, холодно в ней… Чего ты смеешься?

— Смеюсь, потому что за тебя радуюсь.

— Тогда возражать не стану. Радость мне нравится больше, чем горе.

Эгиль и его дружинники задержались ещё на несколько дней, а потом уехали: начинались обильные снегопады, и как бы дорогу к Флааму не завалило сугробами выше человеческого роста. Подобное случалось редко, путь шел так, что ветра сдували снег, но воинам хотелось домой, под бок к женам. Да и смысла оставаться в Хьёрте уже не имелось, местные за несколько дней привыкли к Мейнарду и беспрекословно ему подчинялись.

Оставшись один, франк принялся за дело — доскональное изучение собственных владений. Целыми днями Мейнард бродил по Хьёрту, его видели то у конюшен, то у амбаров, то и вовсе на берегу фьорда, хотя делать там в снегопад было решительно нечего. Мейнард поговорил, кажется, со всеми жителями деревни, даже дети, преодолевая робость, подходили к новому хозяину и спрашивали его о чем-то, и он никого не гнал и всем отвечал. Мейнард сдержал свое слово, разобрав сразу же несколько застарелых споров, причем хорошо и по справедливости — такой, как ее понимали в этих местах. Не зря Альвдис и Сайф столько ему рассказывали, не зря он прислушивался к разговорам в длинном зале, пока жил во Флааме. Все это теперь пригодилось. И он продолжал слушать, что ему говорят, отделяя зерна от плевел и стараясь понять людей, которые жили по иным законам, чем в стране, где он родился.

В Хьёрте опасались немного, что чужак-христианин сейчас примется насаждать здесь свою веру и немедля велит всем молиться незнакомому Богу, однако Мейнард ничего подобного не сделал. Он попросил старичка-жреца сводить его в священную рощу, посмотрел, распорядился подновить деревянные статуи в маленьком храме и больше о богах не заговаривал. В рабском доме Флаама имелось распятие, перед которым молились христиане; здесь Мейнард сам сколотил грубый деревянный крест и повесил на стене в своей спальне, однако, хотя и преклонял колена перед ним время от времени, молитвы по-прежнему не шли на ум, хотя слова помнились. Они были словно ворох сухих листьев, лежали безжизненно, и никакая сила не могла возвратить их обратно на ветви деревьев. Оставалось надеяться, что придет новая весна.