Моя мать была красива: голубые глаза, густые русые волосы, высокая и стройная. Коричневый берет. Из-под него куделечки. Темно-синее пальто. Бабушку тогда взяли повторно, пять лет, сразу добавили еще, за какие-то старые знакомства, она сидела под Тверью, под конвоем каждое утро ее отвозили на кирпичный завод, выполняла обязанности начальника планового отдела, вела всю бухгалтерию.

Шихман был в штатском. В форме, при орденах он только летал за атэнским. К тому же его временно отстранили. Должны были куда-то назначить. Кассирша в булочной сделала замечание — мол, нечего приходить и закусывать принесенным: «Вы бы еще, гражданин, бутылку достали!» Шихман, подойдя к кассе и оттеснив плечом очередь, что-то тихо-тихо кассирше сказал, после чего она сначала покраснела, потом побелела.

Мать и Шихман вышли из булочной вместе, мать привела Шихмана в свою комнату в коммуналке не таясь. Соседки стояли на кухне, щурились от дыма папиросок. Мать была уверена, что бабушку взяли по их доносу. Она ошибалась — ни тетя Шура, прожженная торговка, готовая за пол квадратных метра или за пятьсот рублей убить, чей сын Феликс с утра брал сто пятьдесят с прицепом на углу Ленивки, а потом спал до вечера у какой-то лярвы в Котовке — я помню и Феликса и тетю Шуру, — ни Алифатова, якобы из благородных, содержавшая когда-то номера с девочками, ее я тоже помню, у Алифатовой были часы под стеклянным колпаком, никаких доносов не писали, они могли орать на кухне, были хабалками, но внешне, это была маска, защита, хабалки выживали, а машине уже не нужны были доносы, в частности — доносы на бабушку. Открывали ее дело, смотрели так называемый «круг» — с кем, когда и как дружила-общалась? — и все становилось ясно: друг семьи Мария Спиридонова, расстрелянный муж собирался вызволить из ссылки Ирину Каховскую, общую их подругу еще по Киеву, на предложение большевиков взорвать Киевский оперный театр, когда там находился Деникин, ответил, что, мол, мы революционеры, а не мясники, или это сказал не он, а повторил чьи-то слова, но все равно — надо брать, сажать, сажать, сажать, суки, какие подлые суки, чтобы у ваших дочерей, внучек и правнучек повыпадали матки, а у сыновей, внуков и правнуков хрены завязались узлом.

В первую встречу между Шихманом и моей матерью ничего не было — мать рассказывала, что на огонек заглянули ее школьные друзья, в кармане шихмановского пальто оказалась та самая бутылка, которую кассирша в «Филипповской» предлагала поставить на стойку, много смеялись, танцевали, уходя, Шихман попросил телефон, записал его на листке, который вскоре съел…

…Потехин заказал нам машину. Мы позавтракали. Потехин достал из рюкзака сверток, извлек из него черный костюм, черную рубашку, черный галстук, черные туфли. Я вышел из туалета, увидел его перед зеркалом. Костюм сидел как влитой. Гладить было не нужно.

— Машина ждет, — сказал Потехин в зеркало.

— Спускайся, я сейчас…

Потехин стоял возле чисто вымытой «девятки» с тонированными стеклами, курил, когда подносил сигарету ко рту, появлялся идеальный манжет с золотой запонкой. Золото на черном. Я сел сзади. Внутри машины пахло благовониями. Потехин отщелкнул сигарету точно в урну.

— Они спросили — «Мерседес»? «Опель»? Нет, ответил я, только наше, только родное, нам «Опель» не нужен, — сказал Потехин, усевшись на переднее сиденье.

— Здравствуйте! — сказал водитель, смуглый юноша с детским лицом.

— Привет, — ответил я.

— Можно ехать, — сказал Потехин юноше, юноша тронул с места.

— Что у тебя в пакете? — спросил Потехин.

— Так, не важно, — я тронул юношу за плечо, он вздрогнул.

— Нам надо на берег Москвы-реки. Выедете на проспект, второй поворот налево, дальше я покажу.

— Сказали — в центр. Больница Управления делами. У меня записано, — юноша с опаской посмотрел на Потехина.

— Это ненадолго. У вас есть лопата?

— Есть, — юноша поежился. — В багажнике.

По-русски он говорил хорошо, но с сильным акцентом.

— Мне она будет нужна, — сказал я и откинулся на спинку сиденья.

— Что у тебя в пакете? — повторил вопрос Потехин.

В пакете у меня лежал сдохший ночью Акелла, Акелла шестнадцатый, понятное дело — вместо него во главе крысиных волков вставал семнадцатый, король-волк умер — да здравствует король, но Акеллина смерть накануне похорон Михаила Шихмана меня расстроила. Очень расстроила. Акеллу надо было похоронить первым.

Мы заехали на стоянку над рекой, спустились вниз, Потехин поскользнулся на сырой траве, успел схватиться за ветки разлапистого куста, спас костюм, но испачкал и оцарапал руку. На моей маленькой полянке, возле старой березы, было кострище, лежали пустые бутылки, смятая пачка сигарет, огромный использованный синий презерватив.

— Тут у вас просто слоны сношаются, — сказал Потехин, указывая на презерватив, водитель, которому Потехин сказал идти с нами, воткнул в землю лопату с коротким черенком.

— Где копать? — спросил он.

— Вон там, за камнем, — сказал я.

Потехин что-то сказал водителю, тот подошел к камню, Потехин попросил меня указать точно место, снова что-то сказал водителю.

— Я никогда не слышал, как ты говоришь на пушту, — сказал я.

— Это дари, водителя-пуштуна у них не было.

— Ты и дари знаешь?

— Я много чего знаю. Моя голова забита таким говном!

Лопата стукнулась о твердое. Я забрал у юноши лопату, подкопал лист толстой фанеры, прикрывавший захоронение. Гробики с Акеллами лежали один на другом. Я достал из пакета новый гробик.

— Когда ты успел его сделать? — спросил Потехин.

— У меня есть запас. Заказал с расчетом. В похоронной мастерской. Крысы вообще живут недолго, а мои короли…

— В мастерской, наверное, обалдели…

— Не без этого!

Я положил гробик на свободное место, накрыв все фанерой.

— Засыпай! — сказал я юноше.

Он не шелохнулся. Потехин посмотрел на него. Юноша начал закапывать погребение. Потехин его остановил.

— Хочешь что-то сказать? Или могу я? Помолимся?

— Помолимся над телом моего отчима.

— Хорошо. У тебя есть платок? — он показал мне раскрытую ладонь: она была в крови.

Я дал Потехину платок.

— Он чистый, — сказал я.

Потехин обтер ладонь платком, протянул мне руку, я платок завязал.

— Не туго?

— Нормально, — он повернулся к юноше, что-то ему сказал.

— Пошли, — Потехин взял меня под руку.

— Что ты сказал?

— Что ждем его у машины. И перестань, япона мать, спрашивать, что я сказал, очень тебя прошу, ты меня задолбал, понимаешь? Задолбал!

— Ага, — кивнул я, и мы поехали в морг больницы Управления делами…