Какое-то мгновение Фу хотелось просто постоять там, наслаждаясь туманом и брызгами воды, падавшей с Четвертого рынка. Потом она вспомнила, что эта же самая вода текла из Крылиной в городской резервуар, вниз по четырем ярусам каналов и купальным ступеням, неся с собой все, что обитатели этих ярусов имели удовольствие в нее бросить. Вода была явно такой же чистой, как грязь на ее руках.

– Пошли, – сказала она, вздрагивая, и направилась обратно к лестнице.

На сей раз Жасимир держал рот на замке.

Подлец отвалился, как только они преодолели три пролета до Четвертого рынка.

– Удачи, сестренка, – шепнул он Фу и подарил ей на прощание подобие ухмылки.

Она подумала, не столкнуть ли его вниз на все три пролета, но это казалось слишком трудоемкой затеей под таким чудовищным солнцем.

Вместо этого она поискала вороний знак, обозначавший ступени. Один был вырезан на соседнем указательном столбе и направлял в противоположный конец Четвертого рынка.

– Они вообще понимают, какая жара стоит? – перевел дух Тавин, глядя на толпы, заполнявшие рынок.

Фу едва могла его расслышать за мычанием рассерженного скота, криками торговцев, воплями детей и пронзительным гудением какого-то дьявольского игруна на рожке.

В священных текстах говорилось, что Завет помещает неисправимые души в одну из двенадцати адских печей. Фу не понимала, что она такого сделала, чтобы в одну из них угодить при жизни.

Мимо прошла мамаша, тащившая в каждой руке по ребенку. Это подсказало Фу идею, одновременно противную и эффективную. Она взяла обоих лордиков за руки.

– Держитесь крепко.

И нырнула в толпу. Хаос, какофония, потная давка, плоть, твердый от соли хлопок ткани. Она потеряла счет тому, сколько людей наступили ей на ноги, однако была уверена, что гвозди на сандалиях отомстили им втройне.

Наконец они добрались до окраины Четвертого рынка. Фу, пошатываясь, укрылась в тихом местечке между прилавками, и принц высвободился, выдернув руку. Она отпустила Тавина и, пошатываясь, перевела дух.

– Давай так больше не делать, – сказал Тавин мрачным тоном.

Фу покачала головой, тяжело дыша.

– По пути… назад.

– Я лучше с подъемника сброшусь. – Жасимир начал стягивать капюшон, но вовремя передумал. – Что теперь?

Фу взглянула на следующие сто ступеней и передернула плечами.

– Третий рынок.

Эта лестница вела мимо череды купальных ступеней, где один из выложенных зеленой плиткой водотоков изливался на известняковые блоки, бо́льшие по размеру, чем те, по которым карабкалась Фу. Жители Четвертого яруса плескались в молочной воде, полоскали белье или раздевались и купались, кому как вздумается. Фу и мальчишки замешкались, чтобы отдраить хотя бы руки. Потребовалось немало силы воли, чтобы не ополоснуться с головы до ног.

Третий рынок оказался на счастье не таким переполненным, как Четвертый, что дало им возможность перевести дух в тени прохладной каменной стены. Улочка, выложенная неровным кирпичом, вилась между прилавками и палатками, где торговцы, не веря сами себе, обещали самые холодные пальмовые ширмы, самых жирных барашков и самое яркое ламповое масло в Чепароке. Команды Чаек толкали шестами свои грузовые баржи вдоль канала у края рынка, смахивая с бронзовых лиц пот, и окликали в пронизанном специями воздухе покупателей. Отдаленное пятно оранжевых черепичных крыш отмечало Магистратный ряд, где Журавли-чародеи добивались правды как у свидетелей, так и у истцов.

Взгляд Фу упал на парочку Соколов, бездельничавших возле водного подъемника. Один оглянулся на нее и сказал что-то своему напарнику. Тот тоже повернулся.

– Нам надо двигаться дальше, – взволновалась Фу и шагнула под солнце.

– Нас преследуют? – уточнил Тавин, подстраиваясь к ней.

– Возможно. Покажи на прилавок справа.

Он послушался, указав на свиноматку довольно злобного вида. Потрясенный фермер поднял брови. Фу притворилась, будто думает, потом покачала головой и пошла прочь.

– Не оглядывайтесь, – прошептала она, лавируя в направлении торговца стеклочернью.

Стеклочернь была прозрачна только с одной стороны, отражаясь с другой всевозможными оттенками. Богачи вставляли в окна цельные пластины из стеклочерни – Фу видела такие. Вороны могли позволить себе самый простенький ее вид – черный, которым закрывали глазницы своих масок.

Когда Фу приблизилась, диски из стеклочерни лениво кружили на проволоках, отсвечивая кусочками рынка: вот отразился гобелен, вот мелькнула Сова-грамотей, бронзовая лампа на подоконнике. Синий диск повернулся и показал ей двух стражей, все еще наблюдавших за ними от водяного подъемника. Она остановилась и потянулась к черному диску.

– Держи-ка свои грязные ручонки при себе, – бросил торговец.

Фу показала пустые ладони и отступила.

– Просто смотрю.

Черный диск повернулся и снова показал ей стражей. Колеса подъемника пришли в движение и отвлекли их.

– Пошли. – Фу кивнула в сторону указательного столба.

К своей досаде, она обнаружила, что все вороньи знаки на нем давно стерлись, если они вообще там когда-нибудь были. У нее запылали уши.

– Можешь… тут говорится, где…

– Сюда. – Тавин направился через рынок.

На этот раз лестница поднималась вдоль огромных мозаик. Их красочные изразцы изображали деяния мертвых богов и героев. На одной Прелестный Ренса танцевал над полем поверженных врагов. На другой Амбра, Королева Дня и Ночи, стояла, расставив ноги над солнцем, окутанная золотом пламени Фениксов. Прежде чем идти дальше, Жасимир на мгновение замешкался возле нее и состроил гримасу. Когда они добрались до вершины лестницы, большая часть Чепарока раскинулась под ними, спускаясь ярусами до последнего плато, изрезанного доками и каналами. Мелкие баржи плавали по мелководному заливу, как новорожденные щенки, а их матери, большие торговые корабли, швартовались у гребня из островков между Чепароком и морем.

Фу не замечала, что остановилась, пока Тавин не дернул ее за плечо.

– С крепости открывается вид еще лучше.

Второй рынок оказался спокойнее Третьего. Фу даже замешкалась, прежде чем ступить на плоские плиты песчаника – гвозди в ее сандалиях протестующе заскрипели. Над некоторыми прилавками реяли флаги, указывающие на то, что здесь продаются заморские редкости, а гербы говорили о знаменитых торговых домах Журавлей, однако главным образом безмятежную улицу представляли обычные витрины. Повсюду ветерок волновал роскошные шелковые марли – от тех, в которые заворачивались Журавли и Павлины, до драпировок, прикрепленных к окнам и рамкам палаток. Лебединые куртизанки всех мастей и полов фланировали мимо, с ног до головы в белом; прозрачные вуали свисали с широкополых шляп, чтобы скрыть их лица от завистливого солнца. Они проходили, и головы поворачивались им вслед. Лебеди владели наследным правом страсти, и даже самые обычные из них привлекали внимание, как складки шелка, обладая харизмой, ничуть не меньшей, чем у соколиной стали.