Против демонов, которые разрушают ее рассудок.

Что, если она приляжет отдохнуть, а посылка снова исчезнет, как только действие диазепама ослабнет?

Эмма подумывала, не сфотографировать ли ей в качестве доказательства упаковки лекарства, которые россыпью лежали перед ней на столе, но чем?

Ее сотовый остался у А. Паландта, и, судя по разговору его иностранных посетителей-громил, он в состоянии прочитать эти иероглифы, недоступные Эмме.

Ее взгляд задержался на ноутбуке.

«…Зато с этим справится мой компьютер!»

Она раскрыла ноутбук, зашла в панель управления и выбрала в установках русский язык.

Быстро получилось.

Гораздо больше времени потребовалось на то, чтобы найти на клавиатуре соответствующие значки. Тут работал только метод проб и ошибок, и лишь спустя несколько минут ей удалось ввести в Гугл-переводчик три слова (первое с упаковки таблеток, два вторых – с коричневого флакона).

Когда она посмотрела на правую колонку с результатом перевода, то пожалела об этом.

Морфий и гамма-оксимасляная кислота.

Первое знает любой ребенок. Второе любой врач.

ГОМК. Жидкий наркотик, который в больших дозах не только делает пациента беззащитным и безвольным, но и воздействует на его память. В прессе вещество получило печальную известность как «нокаутирующие капли» после множества случаев, когда насильники незаметно подмешивали его своим жертвам в напитки.

Эмма задохнулась и стала хватать воздух ртом.

В посылке лежало средство, которым Парикмахер отравил всех своих жертв.

Перед глазами у нее поплыло, как будто она смотрела на раскаленный асфальт в жаркий летний день.

Вот и настал момент, когда она наконец должна прекратить самостоятельное расследование. Строго говоря, это случилось уже давно. Бесконечно одинокая, несказанно уставшая, испытывая почти болезненную слабость, она встала из-за письменного стола, дотащилась до дивана, в изнеможении опустилась на подушки.

И задумалась.

О посылке и ее содержимом; о том, как надеялась, что оно развеет ее подозрения, а вышло наоборот.

Об А. Паландте, который, напуганный визитом вышибал, беззвучно плачет в своей темной спальне; о Филиппе, оставившем ее наедине с собой и своей внутренней пустотой и которому она не может теперь позвонить.

Не потому что ее мобильный телефон лежит в прихожей Паландта рядом с манекеном для париков – у нее есть домашняя трубка. И не потому, что боится гнева Филиппа после того, как совершила сегодня целых три преступления: незаконное вторжение в жилище, нарушение тайны частной переписки и повреждение чужого имущества.

Нет, Эмма не могла разговаривать с мужем по очень простой причине: у нее сами собой закрывались глаза.

Последнее, что она заметила, была тень, которая мелькнула справа, у двери в гостиную. Тень, напоминавшая темную мужскую фигуру, чье появление глубоко обеспокоило Эмму, но уже не могло заставить проснуться. С каждым шагом, что тень делала в ее сторону, Эмма все больше отдалялась от собственного сознания. И даже шарканье тяжелых сапог не помешало ей погрузиться в глубокий сон без сновидений.

Эмма открыла глаза и с трудом сориентировалась. Она знала, где находится (в бюро Конрада), кто она (параноидальная пациентка на скамье подсудимых) и почему она здесь (чтобы дать показания, от которых очень много зависит). Но Эмма не имела ни малейшего понятия, куда подевались последние минуты. Стрелка часов на полке перепрыгнула на пятнадцать минут вперед, и «Ассам» в чашке, который Конрад только что ей налил, уже не дымился, а Эмма ведь только успела моргнуть.

– Что произошло? – спросила она Конрада и зевнула.

– Ты заснула, – констатировал он. Его ноги уже не были закинуты одна на другую, и это оказалось единственным изменением его в остальном идеальной позы. Прямой, как свеча, он сидел в кресле, и ничто в его осанке не указывало на какое-либо напряжение или неудобство. Эмма знала, что уже много лет он является страстным поклонником аутотренингов и совершенствует умение уходить в себя и расслабляться.

– Я заснула? Во время нашей беседы? – не веря своим ушам, переспросила Эмма и помассировала затекший затылок.

– На середине предложения, – подтвердил он. – Ты такая сонная от лекарств, к тому же здесь слишком жарко. Я убавил огонь в камине.

Жаль.

Она посмотрела на стекло, за которым языки газового пламени были уже значительно ниже, и снова зевнула.

Конрад поднял брови и мягко спросил:

– Закончим на сегодня, Эмма?

– Тогда мне придется вернуться назад?

Она сглотнула. От одной мысли о ее «камере» к горлу подступал комок.

– К сожалению, да, но я гарантирую тебе, что сегодня ночью они не будут тебя привязывать.

«Вау, вот это прогресс!»

– Я хочу побыть здесь хотя бы еще немного…

– С удовольствием, но…

– Нет, все в порядке. Усталость ведь не болезнь, верно? У меня еще есть силы, так что стоит использовать время. Мне пойдет на пользу, если я все тебе расскажу.

– Все? – уточнил Конрад.

– На что ты намекаешь?

Он сделал глубокий вдох и немного помедлил.

– Ну, я замечаю, что кое о чем ты упоминаешь лишь мельком и потом быстро меняешь тему.

– Например?

– Например, о деньгах.

– Каких деньгах?

Конрад лукаво улыбнулся, словно этот вопрос доказывал его правоту:

– Разве ты не сказала, что ветеринар пожаловался, что твоя кредитная карточка заблокирована?

– Ах, это. – Эмма сложила руки на коленях.

– Что это значило? Ошибка банка?

– Нет, – призналась она тихо.

– Значит, ее действительно заблокировали?

– Да, – кивнула Эмма.

– А мейл, который ты до этого упомянула. О блокировке твоего счета. Ты решила, что это спам…

– Сообщение было настоящим.

Глаза Конрада сузились.

– У вас были проблемы с деньгами?

– Нет.

– Что тогда?

Эмма смущенно кашлянула, потом сделала над собой усилие.

– Ты спросил, были ли у нас проблемы с деньгами. Я сказала «нет», потому что проблемы были только у меня.

То, что Филиппу когда-то будет угрожать финансовый кризис, вообще трудно себе вообразить. Прежде чем рак сгубил обоих его родителей, они оставили ему наследство, которое сделали на строительстве ресторанов и заправочных станций на автобанах.