В ответ Николай Сергеевич с курьером прислал письмо, в коем утверждалось, что он тут ни при чем. Успенский рехнулся сам, не выдержав накала эмоций, и к его помещению в клинику московская охранка никакого отношения не имеет. Но вообще сама идея о том, что участие в революционной деятельности есть разновидность психического расстройства, из соображений гуманизма подлежащая принудительному лечению, ему кажется своевременной, и он просит разрешения на ее детальную проработку.

Вскоре генерал получил краткую депешу из Гатчины: «СОГЛАСЕН ТЧК АЛЕКСАНДР».

Великий князь Михаил Николаевич проигнорировал нападки писак, а вот дядя Володя возбудился настолько, что решил открыть мне глаза на неприемлемое поношение императорской фамилии. И явился в Гатчину, причем без доклада и без предупреждения.

Естественно, что во дворце он меня не застал, уж служба-то оповещения о нежелательных визитах была давно отлажена. Ему сказали, что мое императорское величество изволит удить рыбу в Серебряном озере. И доложить ему о приходе высокопоставленного визитера никак нельзя, ибо нарушать уединенный отдых императора допустимо только в случае начала войны или стихийного бедствия.

В общем, пометавшись по берегу озера и, разумеется, не обнаружив там меня, Владимир Александрович вынужден был записаться на прием. Ему было назначено непосредственно перед Гиляровским, и Владимир Алексеевич своими глазами видел, сколь возмущенным от меня вышел дядя. Дело в том, что на его призывы принять меры к злокозненным типам, дискредитирующим императорскую фамилию, я с грустью в голосе ответил, что не могу. Потому как сам дядя Володя ее и дискредитирует тем, что продолжает наживаться в тяжелое для народа время, но никаких оргвыводов сделать нельзя, ибо он все-таки великий князь и член той самой фамилии.

Пусть злится, подумал я, провожая дорогого гостя до дверей, авось в запале и сотворит что-нибудь не очень хорошо продуманное.

— Извините за то, что вам пришлось ждать, перед вами у меня был тяжелый разговор, — сказал я Гиляровскому, когда того запустили в кабинет. — Не все еще понимают, сколь серьезное бедствие постигло нашу страну. И, кстати, у меня к вам есть предложение. Дело в том, что комитет по преодолению последствий неурожая, возглавляемый Сергеем Юльевичем Витте, показал свою дееспособность. Отчего мне кажется, что его рано распускать. В конце концов, всякие бедствия случаются более или менее регулярно, и не помешает иметь какую-то структуру, занимающуюся уменьшением негативных последствий оных. И, значит, я решил преобразовать комитет в Министерство по чрезвычайным ситуациям, а вас приглашаю работать в пресс-центре этого министерства. Вот только, извините, руководящей должности там не предлагаю. Как я понял, по призванию вы репортер, а не чиновник.

— Совершенно верно, ваше величество. А чем я там буду заниматься?

— Вместе с оперативными сотрудниками министерства первым прибывать туда, где люди нуждаются в помощи. Принимать участие в ее оказании, а потом честно описывать, как оно все происходило.

— Это как, я смогу писать что угодно?

— Не совсем. Во-первых, нельзя будет разглашать сведения, составляющие государственную тайну. Например, подробно описывать некоторые образцы применяемой техники. И, во-вторых, я надеюсь, что вы не будете публиковать заведомую ложь. Предварительная цензура написанных вами материалов будет направлена на недопущение только этого. Все остальное — на ваше усмотрение.

Точно сказать, сколько народу погибло именно от голода, мне сказать не смогли, но все сходились в том, что такие случаи были единичными. От болезней официально скончались триста пятьдесят тысяч, но превышение над, например, позапрошлым годом было тысяч на восемьдесят. Правда, считали только тех, кому оказывалась хоть какая-то медицинская помощь. Всего количество смертей в девяносто первом году практически не превышало среднестатистического, а в девяносто первом было выше такового тысяч на полтораста. Мне казалось, что это вполне приличные итоги, но сравнивать было не с чем. В прошлой жизни я про количество жертв от этого голода не знал вообще ничего. Единственный намек — удалось смутно припомнить содержание ленинской статьи, которая, кажется, называлась «К деревенской бедноте». Так вот, Ильич там утверждал, что количество жертв голода было гигантским. Выходит, коли он тогда не приврал, то мне было чем гордиться. Ну, а если все-таки в угоду конъюнктуре вождь мирового пролетариата слегка отклонился от истины, то пусть это останется на его совести, а я все равно гордиться не перестану. Хотя бы потому, что больше особенно-то и нечем, а хочется.

— Проходи, сестричка, садись, лимонад пить будем, — приветствовал я неожиданно появившуюся в Гатчинском дворце Ксению. — Или немного подождем, пока нам кофе заварят?

Само собой, меня о ее визите предупредили заранее, но для нее я нашел время, поэтому не стал делать вид, что меня нет во дворце. Интересно, ей самой чего-нибудь понадобилось или это инициатива матери?

— Кажется, мы с тобой месяца два не виделись, — продолжал я. — Как себя чувствует маман, и что там у вас хорошего в Аничковом? Сандро тебя не забывает?

Поразмыслив, я еще года два назад решил не препятствовать ухаживаниям этого типа за сестрой. Во-первых, потому, что она упрямая, начнешь давить — получишь обратный результат. А во-вторых, грядущий брак станет палкой о двух концах. Да, у Сандро появится теоретическая возможность как-то воздействовать на меня через сестру. Но, скажем прямо, слабенькая, еле заметная. А вот мое влияние на Ксению все-таки выше, чем ее на меня, так что пусть себе женятся, ежели им неймется.

— Маман чувствует себя хорошо, только очень расстраивается из-за вашей размолвки, — затараторила сестра. — Я не знаю, наверное, она чем перед тобой и провинилась, но ведь и ей досталось! Может, вы помиритесь, а?

Да, конечно, мрачно подумал я. Еще как провинилась! Это из-за нее я сейчас сижу в императорах и до сих пор толком не разобрался, что делать на этом в общем-то не моем месте. А ведь без этой аварии и отец, и Ники были бы еще живехоньки! Брат прекрасно мог со своим скрытым туберкулезом дожить до того момента, когда в моем комитете наконец-то получили бы антибиотики. Эх, да что теперь сокрушаться-то! Лучше подумать, как проверить — мать действительно хочет мириться или просто задумала очередную пакость.

— Я с ней вроде не ссорился и от дома ей не отказывал. Если хочет, пусть приезжает в гости — естественно, предупредив заранее, чтобы я на это время ничего не планировал. Сам же я ездить в Аничков дворец времени не имею, мне его и так не хватает.

— Жестокий ты, Алик, — покачала головой Ксения. Впрочем, без особого осуждения. — Меня-то хоть не прогонишь?

— Нет, не прогоню. И следующий вопрос прошу не интерпретировать как «дорогие гости, не надоели ли вам хозяева». Короче, ты сюда приехала только для того, чтобы попытаться затащить меня к вам в гости, или у тебя есть еще какие-то дела ко мне?

— Ну нет в тебе ни грана деликатности, вот ей-богу, другая бы обиделась. Да, у меня к тебе целых два дела. Одно как к брату, а другое как к императору. С какого начать?