Он совсем не худой, невзирая на тяжёлый физический труд – мы все слишком хорошо сейчас питаемся красной рыбой. Если бы она была доступна нам всегда, можно было бы сказать, что наш быт безупречно налажен.

Даже моллюсков мы научились сохранять: выкопали для них ясли на берегу – колодец, обложенный камнями. До того, как в ручье появилась рыба, время от времени девушки отправлялись в лес за орехами и ягодами. Очень редко, если повезёт, в лесу попадается дерево с терпкими продолговатыми плодами. Никто не знал ни их названия, ни самих ягод, но они оказались съедобны, потому что Тринадцатый ел их и оставался в полном порядке. Позже он сказал, что эти плоды – кизил. С тех пор люди и стали называть его Кизилом. Имена-номера не приживаются в деревне и со временем их вытесняют имена со значением, если только человек сам не назвал себя, как Рэйчел или Альфия, например.

На обратном пути в лагерь я смотрю на то, как массивные волны врезаются в скалистое побережье. Здесь они есть, потому что вода вплотную подходит к берегу, а в месте нашего лагеря пляж песочный и настолько плоский, что кажется искусственным.

Волны – это так похоже. Нас все время будто прибивает друг к другу. Даже если мы бежим в противоположные стороны, неизменно сталкиваемся носом к носу на другом конце пути. Как если бы наши траектории, куда бы мы ни свернули, всегда оставались в пределах одной многослойной, витиеватой, но всё-таки замкнутой линии. И если всё совсем уж плохо, и мы больше не двигаемся навстречу друг другу, один, если приложит усилия и побежит достаточно быстро, обязательно нагонит другого.

А я так люблю, когда меня обнимают со спины…

Откуда я это знаю? Не помню.

Nemahsis – What If I Took It Off For You 

Чтобы парни не отвлекались от работы, я придумала носить им воду. Вылепила из глины кувшинчики с широким горлышком, как кружечки, и один большой сосуд. Для большого из лозы сплела сумочку с ручкой. Набираю в кувшин воды, набрасываю ручку на плечо и несу на стройку. На каждой из девяти маленьких кружечек тоненькой палочкой нарисована картинка. Ни одна из них не повторяется – каждому человеку свой рисунок. Парням это понравилось, конечно. Они улыбались, благодарили по-разному: кто коротко «спасибо» сказал, кто похвалил рисунок, кто спросил, «Почему он ассоциируется у меня именно с кизилом?» Только один человек ничего не сказал.

На самом же деле, это не я такая добрая, это происходящее на стройке слишком сильно меня интересует. «На всякий случай» мне нужно знать, как рыть котлован, как устанавливать опоры и какая балка для чего предназначена. Я внимательно наблюдаю за тем, как «управляемо» заваливается спиленное дерево на нужное место и подмечаю детали.

Да, на стройке можно увидеть очень много интересного.

Когда парни поднимают брёвна на верхушки растущих стен, краснеют все от напряжения, и только один нет. Только у одного на лбу проступает малиновый треугольник. Девушки шепчутся об этом, говорят, он особенный. «Меченный».

А я не могу оторвать глаз от его рук. И боюсь, что он заметит мои слишком внимательные взгляды, и сделать с собой ничего не могу – смотрю так жадно, будто ем его. И спрятать стараюсь то, что чувствую при этом, и то, как сложно мне с этим бороться. Переключаюсь на других парней для маскировки, но, глядя на них, продолжаю видеть только те плечи и руки, только тот кусочек кожи под краем приподнявшейся футболки, только такой же внимательный взгляд, как и мой, так же «случайно» о меня споткнувшийся.

Он спрашивает:

– Когда вы собираетесь за семенами?

Мы так затянули со своей миссией, что даже Альфа вон интересуется. И немудрено: уже три недели прошло с тех пор, как я впервые его спросила о землянке.

– Завтра, – отвечаю.

«На завтра» ничего запланировано не было, это я, то ли от неожиданности, то ли от страха перед его авторитетом поспешила брякнуть.

На моё счастье Рэйчел оказывается лёгкой на подъём, и мы быстро утверждаем «завтра» первым днём миссии.

Вечером, собирая свой рюкзак в путь, я вдруг вспоминаю о мази с антибиотиком.

– Цыпа, отдай, пожалуйста, мою мазь, – прошу.

– Я не Цыпа, во-первых. А во-вторых, у меня нет твоей мази.

– Она у Альфы?

– Нет. Не у Альфы. Восьмой поранился, когда за солью ходил – я отдала мазь ему. У него спрашивай. Альфа об этом ничего не знает.

Я иду к Восьмому. Вечер, и он, конечно же, уединился с Красивой как обычно в своём шалаше. Мне неловко их беспокоить за таким… делом, но в дороге может понадобиться моя мазь.

– Гм-гм, – говорю, потому что стучать по прутикам их шалаша бесполезно. – Восьмой, ты не мог бы вернуть мою мазь.

Возня внутри прекращается и голос, который совсем не похож на голос Восьмого сообщает мне:

– Он отдал тюбик Раулю. Спрашивай у него.

По пути в хижину Рауля я уже знаю, что не увижу своей мази, как собственных ушей. Я даже не знаю, где именно в этой ситуации ошиблась, что сделала не так, и где, в каком месте можно было поступить иначе.

Рауль, конечно же, говорит, что никакой мази он не видел, а Восьмой, который оказывается вовсе не в своей хижине, а на берегу, сообщает, что мазь отдал кому-то ещё, а тот уже Раулю, короче, концов не найти. Но в тот момент, когда я вижу лицо Восьмого, временно живущего под камнем, пока строится его новая хижина, мне становится понятным, что моя трагедия потерянной мази – ничто в сравнении с его бедой. Дело не в том, что он лишился дома, который сам же и построил, а в том, что внезапно оказался одиноким.

Потом, на следующий день, когда мы с Рэйчел уверенно шагаем по твёрдому мокрому песку, я размышляю о том, что найти себе пару – это вроде бы хорошо. Но с другой стороны, у меня нет и не было пары, и я вполне жизнеспособна и дееспособна, чего не скажешь о Восьмом. По нему словно вся наша деревня прошлась – такое перекошенное у него лицо. Это странно и неприятно – смотреть на парня, который всегда был уверенным и сильным, и видеть нездоровый блеск в глазах. И чем сильнее он пытается его скрыть, тем болезненнее выражение его лица.

Получается, человек, имеющий пару, вовсе не защищённый, а наоборот уязвимый?

– Я видела, как вы с Ленноном обнимались. Думала, будете парой, – сообщаю Рэйчел свои соображения.

– Ненавижу стереотипы. Почему нужно впихивать себя в трафареты? Люди не могут быть одинаковыми. У тебя светлые волосы, у Красавишны тёмные, у Цыпы их вообще нет, как по мне. Кому-то нужен хоть кто-то рядом, кому-то вообще никто. А кто-то хочет только одного определённого человека и никого другого. Кому-то секса хочется во время овуляции, кому-то он вовсе не нужен, а кто-то нуждается в нём всегда и с разными людьми.

Она смотрит на меня некоторое время, прищурившись, а потом театрально-медленно подмигивает. Я чувствую себя ребёнком. Плюс к тому ещё и не очень сообразительным.