логично. Но вот мы расстались, и я вижу, какое облегчение они испытывают, какое самодовольство, – и порой это просто невыносимо.

Я открываю и закрываю рот, как рыба, не понимая, как мне удалось заставить ее настолько открыться. Я вцепляюсь в эту новую информацию, оберегая ее, радуясь тому, что Розмари впустила меня. После ухода Калеба и отстранения друзей в ее жизни образовалась пустота, которую я хочу заполнить.

– Так себе друзья, честно говоря, – заявляю я.

Повисает неловкое молчание, и, пока мы обе тянемся за напитками, я беспокоюсь, что перешла границы дозволенного. Намекнув на то, что она плохо разбирается в людях, я, возможно, подставила саму себя. Мне, наоборот, нужна ее вера в то, что она научилась лучше понимать людей, а я знаменую собой начало новой дружбы. Пора оставить всех остальных – блондинок из бара на крыше, улыбчивого валлийца – позади.

В конце концов Розмари прерывает молчание.

– Может быть, и так, не знаю, – вымученно смеется она и добавляет: – А может, это я так себе подруга.

Желая спасти разговор, но при этом устав от выдумывания убедительных предлогов, отбросив осторожность, спрашиваю:

– Как познакомились твои родители? Странный переход, знаю. Но ты упомянула, что Калеб показал тебе другую перспективу, и…

– Ничего странного, – перебивает она, отставив бокал. – Я очень люблю слушать истории знакомства. В их случае все было довольно скучно, но мило. Они познакомились в день заселения на первом курсе университета Вирджинии. С тех пор они неразлучны. И когда я встретила Калеба в Сент-Эндрюсе, наверное, какая-то часть меня подумала: «Вот оно, вот оно».

Сжимаю костяшки пальцев левой руки, чтобы снять напряжение.

– А твои родители? – интересуется Розмари.

– Последняя парта в восьмом классе, урок английского. Они оба уроженцы Нью-Йорка, но потом семья моего отца переехала в Лос-Анджелес, и они потеряли связь. Их пути снова пересеклись, только когда им было за двадцать.

Я выросла, слушая эту историю и интерпретируя ее так: случайные встречи – это хорошо, организованные – плохо. Когда я впервые рассказала родителям, как мы с Калебом познакомились, они обменялись быстрым взглядом, а потом мама сочувственно похлопала меня по плечу и сказала: «Все так изменилось». Но алгоритмы онлайн-знакомств тоже несут в себе определенную долю случайности, таинственности и неожиданности. Среди миллионов одиноких людей, ищущих в Нью-Йорке что-то похожее на любовь и близость, вероятность того, что мы с Калебом наткнемся на профили друг друга в «Тиндере», равнялась вероятности столкнуться на углу какой-нибудь случайной улицы.

Голос Розмари прерывает мои размышления:

– О, я люблю такие истории, как же их пути снова пересеклись?

– Они буквально столкнулись друг с другом на углу Девятой и Второй авеню в Ист-Виллидж. Мама выгуливала своего огромного зенненхунда[24] Тео, и едва отец свернул за угол, как у Тео начался приступ неконтролируемого поноса. Мама принялась судорожно вытирать тротуар салфетками, которые взяла в пиццерии, и тут папа узнал ее и спросил: «Линда Гринспен?» – Девичья фамилия моей матери, позабытый осколок прошлого. Никто не найдет меня через нее. – Ей нужен был шланг, а не несколько салфеток, но остальное уже история.

– Ух ты, у твоего отца дар появляться в нужное время, – рассмеялась Розмари. – Впечатляющая история. Неудивительно, что они поженились.

– Именно, – добавляю с нажимом. – Такое ощущение, что больше никто не знакомится в реальной жизни.

– Но мы с тобой познакомились как в раз в реальной жизни, – подмигивает мне она.

Я думаю о ее профиле на «Фейсбуке», об аккаунте «Книги и кофе», о том, как я отслеживала места ее нахождения, о досконально изученных фотографиях – рука Калеба на ее плече в парке Вашингтон-Сквер, фиолетовая мантия на выпускном, расплывчатая улыбка – и пытаюсь избавиться от неприятного узла в животе.

– Так выпьем же за нашу прекрасную естественную дружбу. – Мы чокаемся наполовину полными бокалами.

Делаю еще один глоток.

– Я завидую тому, как ты встретила своего бывшего, – это одна из самых правдивых вещей, которые я ей говорила. Дыхание перехватывает и отпускает. – Я попробовала «Тиндер», чтобы наконец-то найти нормального парня. Думала, это будет что-то вроде пробного шага. Невозможно ведь стать идеальной девушкой с первого раза, поэтому я просто ждала, когда все закончится из-за меня: я сделаю что-то не то или не оправдаю ожиданий. По крайней мере, мне было бы о чем написать, я бы прожила полный спектр чувств, но парадоксальным образом то, что я сижу и жду, когда же это случится, не дает мне на самом деле прожить все это, а ведь в этом и был весь смысл…

Чувствую, как напрягается челюсть, когда правда проскальзывает сквозь зубы; я выпила слишком много и слишком быстро на голодный желудок; в моем пиве, если верить меню, девять процентов алкоголя, и все же, несмотря на опасность разоблачения, это катарсис – возможность поделиться этой неуверенностью, обнажить свою уязвимость перед Розмари. Это опасно, но так честно. Невидимая нить, которая в моем воображении свободно висела между нами, натягивается, сжимается.

– Наоми, послушай, постарайся не думать так, – твердо командует Розмари, протягивая руку, чтобы погладить мое плечо. – Просто дыши, ладно?

Я делаю, как она говорит, а потому говорю: «Ух, ничего себе» и издаю смешок, чтобы она поняла, что моя вспышка застала врасплох меня саму.

– К тому же знакомство при необычных обстоятельствах – это редкость, – замечает Розмари, – что-то из арсенала романтических комедий, и я знаю несколько реальных людей, – но ведь с тобой-то эта редкость случилась, чуть не вырывается у меня, почему ты такая особенная, – для которых знакомства в «Тиндере» закончились свадьбой! Они очень счастливы и по-настоящему влюблены. И кто знает, возможно, твои внуки будут думать, что «Тиндер» – это круто и ретро. Времена меняются.

Снова речь о внуках, снова примитивное предположение, что я смогу воспроизвести свои гены в будущих поколениях. Моя семья, Рейчел и Даниэль – единственные люди, которые знают правду. Я редко делюсь фактом своей неполноценности, потому что никто не знает, как на это реагировать: все всегда хотят решить проблему, как-то помочь, бормоча слова вроде «усыновление», «ЭКО», «суррогатное материнство» – слова, которые означают альтернативу, а не решение. Должна признаться, иногда я чувствую непонятную, неосязаемую тоску, настолько сильную, что это меня смущает. Но есть вероятность, что я всего лишь проявляю эмоции, которых ожидает общество. Я не уверена в естественности моей тоски, что она рождается внутри меня. В любом случае: рожать или не рожать? – вот в чем вопрос, который мое тело решило без участия разума. Но мне не нужны дети, биологические или нет; я никогда не нуждалась в них. Таким был бы мой выбор