Новый эмир в сопровождении свиты поспешно проследовал в покои Арка (повара Абу Бакра не отпускал от себя ни на шаг). Базарный же люд вернулся к привычным занятиям. И снова полетело над площадью, мешаясь в более или менее ровный гул, изредка нарушаемый безобразным ослиным ревом:

— А вот джугара! Свежая джугара!

— Холодная вода! Кому холодной воды!

— Овощи! Пригородные овощи!

— Дешевые веники! Веники подешевели!..

Но, конечно, и судачили между делом: впрямь ли погиб молодой эмир, да усладится его душа запахами рая, или Мансура выкликнули на царство при живом правителе, в дальнем своем походе еще, небось, и не знающем об измене; толковали, что сипах-салар Ай-Тегин прежде просился к Назру в визири, а тот отказал, а теперь вот оно как вышло; и что, конечно, имамы испугались тюрков, потому и одобрили возвышение Мансура, а то бы им, конечно, не поздоровилось; и что если Назр жив и сможет вернуть власть, то им, конечно, все равно не поздоровится — не оставит же Назр предательство имамов без последствий; и будет ли воина (а как ей не быть?), а если будет, то подорожает ли хлеб и овес, и коли да, то насколько?

В Арке про овес и хлеб не говорили, но в целом все же рассуждали о похожем. Ай-Тегин, на правах визиря, осторожно уговаривал Мансура, что ему совершенно ничего не грозит, потому что гвардия — это мощная и, главное, профессиональная сила, призванная именно к тому, чтобы охранять правителя, не допускать никакого для него ущерба и, напротив, всячески заботиться о благополучии и процветании. Что же касается ополчения, из которого преимущественно состоит отряд Назра, то это просто кишлачные мужики, два раза в год собирающиеся на своих лошаденках и со своей провизией на положенные смотры. Поэтому, услышав о случившемся, Назр, как человек довольно робкий и малодушный... — тут Мансур вскинул брови и изумленно посмотрел на сипах-салара; ну пусть не малодушный, — поправился Ай-Тегин, — но все же и не такой храбрец, чтобы очертя голову совать ее в петлю. Поэтому, конечно же, услышав, что Мансур наконец-то занял по праву полагающийся ему престол, Назр не посмеет предпринять военные действия, распустит свой полувоенный сброд по кишлакам и, обливаясь слезами обиды и огорчения, поплетется в Самарканд просить у племянника крова и хлеба — раз у него самого теперь ничего своего нету.

Мансур кивал, и было заметно, что его окатывают то волны страха, то отчаянной уверенности в том, что все так и будет, как толкует Ай-Тегин. Ай-Тегин же заговорил о том, что надо при случае и народу показать, что эмир Мансур гораздо лучше эмира Назра, и для этого следует предусмотреть ряд мероприятий благотворительного характера — например, учитывая, что в прошлом году хлебный налог был собран с избытком, а ныне уж недалеко до нового урожая, раскрыть пару амбаров и раздать зерно нуждающимся — ну, или, точнее, всем, кто за ним явится.

— Да уж целым стадом сбегутся, тут спору нет, — заметил Абу Бакр. — Еще, чего доброго, друг друга перетопчут.

Мансур одобрительно хихикнул, и повар продолжил бодрее:

— Вообще, конечно, эмир должен о народе заботиться, что говорить. Эмирское дело какое? Я вот что слышал. Один эмир умирал. А сын и спроси: дескать, увижу я тебя еще когда-нибудь или нет. А эмир-то и говорит: да, мол, непременно — в первую, вторую или, самое позднее, на третью ночь приду к тебе во сне. Прошло двенадцать лет — ни слуху ни духу. На тринадцатый год сын все-таки его увидел. И говорит ему: “Отец! Зачем ты меня обманул?! Ты же обещал, что явишься через три ночи!” А отец, покойный эмир-то, — печальный такой, невеселый — отвечает: “Извини, сынок, занят был. Оказывается, в самом начале моего правления в окрестностях города поломался мост. Мои смотрители недоглядели, вызвали строителей только на следующий день, а за это время чей-то баран провалился и сломал ногу, — и до сего времени я держал за это ответ”. Вот какие дела у эмиров, — закончил Абу Бакр и несмело тыкнул. — Такие у них дела.

Ай-Тегин молчал.

— Вот какие дела! — повторил за ним Мансур, восторженно хлопнув ладонями по коленкам, но явно отвечая при этом не повару, а собственным мыслям. — Молодец Абу Бакр, верно говоришь! Армию нужно готовить! Верно, дядя Ай-Тегин? Абу Бакр, вели седлать коней, мы едем по войскам!

* * *

Назр, наготу которого прикрывала лишь набедренная повязка, сидел на подушках в тени раскидистого орехового дерева.

Балами прохаживался рядом, с тревогой наблюдая за происходящим.

Табиб Мушараф, не касаясь тела эмира, плавно водил ладонями возле его поясницы, опускаясь ниже, к бедрам, и еще ниже, к самым ступням.

Назр морщился, иногда встряхивал головой, как делают лошади, отгоняя докучливых оводов. Губы у него запеклись.

Балами сделал знак, слуга подал чашу арбузного сока.

— Ну скоро ты будешь что-нибудь делать? — допив, хрипло спросил Назр. — Сколько можно издеваться?

Мушараф испуганно затряс пальцами, скривился:

— Подождите, господин, подождите! Лучше не спешить, тогда мы вытащим ее целой.

— А если не целой?

— А если, не приведи Господи, не целой, то две недели горячки тебе обеспечены, — грустно ответил Балами вместо табиба.

— Да еще какой горячки, — пробормотал врач, снова начиная ласкать воздух возле кожи эмира.

— Какой ты тогда врач! — буркнул Назр, закрывая глаза. — Я тогда тебя на кол посажу. Я завтра должен двинуться дальше. Господи, за что мне такое наказание. Что ж все не слава Богу-то.

Кожа на его правом бедре то и дело начинала шевелиться — как будто изнутри ее что-то вспучивало. Бугорки появлялись, исчезали — и тут же возникали рядом.

Мушараф произвел ладонями очередное мановение.

Балами вздохнул и отвернулся. Поход и в самом деле не задался. То одно, то другое. Теперь вот еще Назр с риштой[35]. Дай Бог, чтобы обошлось.

— Вот она, вот она! — бормотал Мушараф, лаская голень. — Иди, иди сюда!

В какой-то момент он сделал под коленкой мгновенный разрез возле возникшего на коже бугра — и вдруг, с фантастической ловкостью ухватив прямо в теле, вытянул из эмира с полпальца какой-то белой нитки.

Это и была ришта.

— Тяни! — приказал Назр, не увидев, но почувствовав, что врач добился своего. — Скорей тяни!

— Боже сохрани, ваше величество! Не торопите меня!

Держа в щепоти, Мушараф другой рукой ловко защемил хвост червя заранее приготовленной палочкой, вырезанной из смолистой ветки тамариска, сделал пол-оборота... и еще пол-оборота, наматывая на спичину тонкое мучнистое тельце и тем самым постепенно вытягивая его из-под кожи.

— Терпите, эмир, — с придыханием повторял он, не замечая, как крупные капли пота текут по его раскрасневшемуся лицу. — Терпите!