— А что предначертано? — с деланым недоумением спросил Балами.

— Ты отлично знаешь, что нам предначертано. Поход в Нишапур!

— Ах, поход в Нишапур...

— Ты забыл? — рассердился Назр. — Говорено-переговорено! Да, поход в Нишапур. Нишапур наш! Но все время норовит отложиться. Это еще при жизни деда началось. Нишапур третий год не платит налогов! Чего ждать?! Пока они вовсе перестанут обращать на нас внимание?

— Джайхани был против этого похода, — меланхолично заметил Балами и тут же поднял руки, заведомо гася возмущение эмира. — Но даже если я соглашусь с тобой насчет того, что пора вразумить тамошних царьков, то все равно есть по крайней мере одно обстоятельство, которое препятствует походу. Я хочу сказать: сейчас препятствует, в настоящее время.

— Ну?

— Твой самаркандский дядя.

— Фарнуш?

— Фарнуш. Фарнуш Саманид.

— Ты думаешь, он...

— Непременно. И в очень скором времени. Буквально со дня на день. Поэтому до разрешения этого вопроса Бухару тебе покидать нельзя.

Назр снова всласть пощелкал четками.

— Глупости, — сказал он.

— Почему? — поинтересовался визирь.

— Фарнуш ленив и бездеятелен! Здоров как бык, а честолюбия — и на маковое зерно не наберется. Он тюфяк! Знаю я его как облупленного. Поленится задницу от подушки оторвать. Зачем ему эти хлопоты? Сидит себе в Самарканде, горя не знает, всегда может рассчитывать на нашу поддержку — и вот он ни с того ни с сего задушит синицу в кулаке и двинется добывать журавля в небе?! Нет, не такой он человек.

— А если кто-нибудь присоветует? И потом, знаешь, когда на кону такие куши, люди иногда меняются, — заметил Балами. — Что такое Самарканд в сравнении с Бухарой? Благородная Бухара! Это не лишняя тыква на базаре.

— И войско у него — дрянь! Остолопы! Видел я их в деле. Не посмеет.

— Войско — дрянь, — согласился Балами. — Но ведь и противник перед ним не ахти какой. — И добавил, чтобы подсластить пилюлю: — Так он, по крайней мере, думает.

— Ах, так он думает! — взъярился Назр. — Ах, не ахти! Хорошо же! Совет сюда! Воинских начальников сюда! Немедленно!

Назр вскочил.

— Погоди, — сказала Балами, поднимаясь следом. — Давай хоть старика похороним.

* * *

Следующие полторы недели прошли в суматохе, свойственной периодам, когда застоявшееся, зажиревшее и почти забывшее о своем предназначении воинство приводится командирами в чувство с помощью беспрестанного ора, зуботычин, беготни и всеобщей бестолковщины.

— Дерьмо! — стервенел Назр, наблюдая то за пехотными маневрами сарбазов, то за такой же спотычливой, неровной походью кавалерии. — Господи, Балами, у нас нет армии! Нас можно брать голыми руками!

— Не горячись, — успокаивал его визирь. — Застоялись ребята, жизнь была слишком спокойной. Дай срок, все будет.

И срок был даден — но совсем короткий: уже к вечеру следующего дня пришла весть, доказавшая совершенную правоту дальновидного визиря: Фарнуш Самаркандский, брат эмира Убиенного, то есть родной дядя Назра, собрал рать и двинулся на Бухару за тем, что было ему положено по праву; оказывается, он и прежде так считал, и только интриги старого книжника все эти годы мешали ему навести наконец должный порядок в благословенном Мавераннахре.

— Вот же старый ишак, а! — с досадой бросил Назр, выслушав донесение. — Надоела ему голова на плечах. Ну что ж...

Мимо шатра вялой рысью пылила конница.

— Обрати внимание на вторую сотню, — сказал Балами.

Приложив ладонь ко лбу, Назр проводил ее взглядом. Чем-то она и впрямь отличалась от прочих — то ли кони глаже, то ли всадники бодрее.

— Сотника ко мне! — приказал эмир.

От строя отделился всадник, стремительно, прижавшись к шее лошади, проскакал к шатру, поднял коня на дыбы — и уже скатился на землю, опустившись перед эмиром на одно колено и склонив голову.

— Как зовут?

— Шейзар, ваше величество.

— Встань! Откуда такой?

— Из Панджруда, ваше величество. Сын дихкана Хакима.

— Дихкана Хакима? — Назр вопросительно взглянул на Балами.

— Верный слуга вашего деда, — подтвердил визирь. — Сыновья дихкана Хакима воевали под знаменами эмира Убиенного... Жив старик?

— Жив, — улыбнулся сотник.

— Ну хорошо, Шейзар. Будь поблизости. Может, понадобишься.

— Слушаюсь!

* * *

Скоро из донесений разведчиков стало понятно, что к утру армия Фарнуша выйдет на рубеж старого русла Хайдарьи. И, если обнаружит перед собой строй войска Назра, будет вынуждена развернуться в боевые порядки.

Назр видел в этой диспозиции два преимущества. Во-первых, старое русло полузанесено песком, а самоощущение пехотинца, вынужденного принять оборону на нетвердой почве, отличается от самоощущение бойца, с диким “ур-р-р-р-ром” летящего на него по стеклянно-шершавой глади солончака. Во-вторых, справа от предполагаемого фронта лежала мелкая, как все в пустыне, жалкая, предательская, но все же ложбина: в ней, если положить лошадей на песок и не поднимать до мгновения атаки, могла укрыться конная сотня.

Остался час или полтора, чтобы вздремнуть.

Назр не спал. Он лежал с открытыми глазами, глядя во тьму, едва разреживаемую светом тусклого каганца. Его хватало, чтобы высветить бесконечную череду мгновений предстоящего боя, набегающих друг на друга будто рябь речной воды. Случалось все: он побеждал, он был побежден; он вонзал меч в грудь великана Фарнуша, великан Фарнуш разрубал его от плеч до самого седла; голоса и ржание сливались в дикий ор, почти заглушаемый бряцанием, лязгом, хрустом, храпом; его бойцы бежали, петляя в панике как зайцы, в тщетной надежде уйти от летящей за ними вражеской конницы; его конница сметала ряды сарбазов Фарнуша и гнала их по степи, оставляя за собой порубленные тела, щедро обагрившие кровью песок и полынь; все кончалось; все начиналось; все, все, все!

Балами коснулся плеча; Назр вскочил, растерянно озираясь.

— Пора, — сказал Балами.

Судя по всему, в час битвы счастье Фарнуша смотрело в другую сторону. Что же касается верного расчета Назра, то те неизбежные превратности войны, что подстерегают даже самых опытных полководцев, не смогли чрезмерно его исказить.

Когда войска сошлись, сотня Шейзара, возникшая из своего укрытия с ошеломительной неожиданностью (так орлица падает на мирно посвистывающего суслика) и оказавшаяся как раз на том расстоянии от порядков Фарнуша, чтобы кони успели набрать ход, с такой силой ударила в левый фланг, что армия тотчас же обратилась в бегство.

Сам полководец поздно заметил, что остался один. Возможно, впрочем, он решил не переживать своего позора — поражения от рук малолетнего племянника. Так или иначе, он действительно был велик ростом, мощен и отважно бился, немало навредив наседающим на него сарбазам Назра. Конь пал. Фарнуш сражался пешим, пока наконец знаменитый сотник-юзбаши Камол Малютка не снес его голову с плеч мощным взмахом своего пудового меча.