— А каким письмом написано? — поинтересовался Санавбар.

— В смысле?

— Что “в смысле”? Не можешь один стиль от другого отличить? Насх или насталик?

— Какая разница! — буркнул Шеравкан, складывая записку.

Вот человек, а! Нет бы удивиться, что он читать выучился... насх какой-то, насталик!..

— Дорогой Санавбар, перестаньте, — вступился Джафар. — По сравнению с тем, что парень уже сделал, понять, чем насталик от насха отличается, это уж сущая ерунда. Не согласны?

— Согласен, — нехотя кивнул знаток поэзии. — Хочешь, покажу?

— Расскажите лучше, дорогой, куда вы пропали, — с усмешкой попросил Джафар. — Шеравкан, шумни там, чтобы поесть что-нибудь принесли несчастному страннику. Да и переодеться надо, наверное...

Стоило заикнуться, как хлопотуньи невестки натащили вороха сухой одежды, плошки с горячим молоком, свежие лепешки, посулили скорое угощение поосновательней.

— От чего тут не погибнешь, так это от голода, — усмехнулся Джафар. — “Сейчас немножко покушаем, потом кушать будем!” Рассказывайте.

Санавбар уже давился хлебом и обжигался молоком.

— Да что рассказывать... За вами шел. Вы уйдете — я прихожу... мне взахлеб толкуют, какая у них радость... Сам Царь поэтов, сам Абу Абдаллах Джафар Рудаки у них на ночлег останавливался... Ну, тоже переночую.

Потреплюсь, как обычно. Покормят меня... Утром без спешки в путь собираюсь. Вы полдня идете, а мне всего ничего... Скучно мне было без вас, учитель.

Джафар хмыкнул.

— А что же раньше не вернулись?

Санавбар пожал плечами.

— Да стыдно как-то... думал, вы браниться станете. Ведь нехорошо, что я убежал... да еще деньги эти, будь они прокляты.

— Спору нет, нехорошо, — согласился Царь поэтов. — Но что толку вечно сокрушаться? Надо было прийти к нам... покаяться. Да и дело с концом.

— Я хотел, — вздохнул Санавбар. — Не получалось.

— Ну, что делать. Не знаю, как бы я сам на вашем месте... Деньги воровать я бы, конечно, не стал... думаю, что не стал бы... а там-то кто его знает. Но уж если бы украл, то... Впрочем, тоже не знаю. Но, скорее всего, не стал бы долго терзаться. Какой смысл? Единственное, что мы можем, это покаяться и забыть свои грехи как можно скорее. Все равно ведь они остаются зарубками: так я уже грешил, больше не надо... так тоже грешил, теперь не стоит. Верно?

— Это вам только так кажется, — возразил Санавбар. — В ад-то всякому страшно попасть.

— Кажется!.. — усмехнулся Джафар. — Вы правы, конечно: если б мне не казалось, так я, согласитесь, и не говорил бы об этом. А что касается ада, то в какого бога ни верь, дорога одна. Если способен думать, чувствовать, быть великодушным и не гневаться — ты и так в раю, и будущее не должно тебя пугать. А если нет, то и ад тебе не страшен, потому что ты и без того в нем.

— Это истина? — спросил Санавбар.

— Кто его знает, — вздохнул Рудаки. — Каждый человек хочет найти истину. Но, похоже, к ней нет доступа из-за обилия ищущих...

* * *

Он сидел у распахнутых ворот на трухлявой ольховой колоде. Ласковое утреннее солнце румянило кожу на лбу, и борода тоже отливала розовым. Вытянув ноги, откинувшись спиной на стену, покойно сложив руки и закинув голову, слепец, казалось, даже не прислушивается к тому, что происходит вокруг.

Между тем дихкан Афшин и слушать не захотел, чтобы Шеравкан совершал обратный путь пешком. У столба уже стояли две оседланные лошади. На одной сидел парень из челяди, которому было поручено, отвезя гостя в Бухару, вернуть домой обеих. Хлопотуньи Афсона и Зарина совали какие-то добавочные кульки в набитые провизией и подарками хурджины.

Шеравкан подошел, молча остановился.

Джафар наклонил голову, прислушиваясь. Улыбнулся, встал, оперевшись о посох.

Протянул руку, нащупывая. Шеравкан помог. Пальцы слепого коснулись его щеки.

— Все-таки жаль, что я не могу увидеть твоего лица, — задумчиво сказал он. — Мне кажется, оно должно быть открытым и приветливым...

— Я вернусь, — сказал Шеравкан. — Я вернусь, Джафар.

Джафар улыбался.

Ну да, все так.

Прошлое когда-то было будущим. И будущее когда-то станет прошлым.

Все это уже много раз было. Сначала — будущим, потом — прошлым. Потом — снова будущим.

Я вернусь!.. Эти самые слова он сказал когда-то, глядя в выцветшие, но зрячие очи своего деда — старого Хакима.

Тот жемчужный, тот манящий туман, которым представлялась ему тогда собственная жизнь, — он уже почти рассеялся. Ему удалось миновать его, пройти сквозь... и что осталось? Только бисеринки влаги на плечах.

Шеравкан не может заглянуть в его слепые глаза. Должно быть, вместо этого он смотрит на его наглазную повязку. И, наверное, кусает губы — так же, как когда-то он сам...

— Конечно, я буду ждать тебя, — кивнул Джафар. — Я буду ждать, правда. Но ты не торопись, мальчик мой. Жизнь так широка и...

Голос дрогнул, ему пришлось сделать вид, будто поперхнулся. Неспешно откашлялся, вытер губы ладонью.

— Жизнь так широка... и так заманчива, что любое обещание может оказаться неисполненным. Честное слово, я не обижусь.

Санавбар, растроганно кивая, стоял за его плечом слева. Правую руку слепой положил на загривок мощного пса.

Они простились.

И не увиделись больше.

Шеравкан исполнил свое обещание — он вернулся в Панджруд.

Но это случилось нескоро.

И когда он пришел сюда снова, над могилой Царя поэтов цвела яблоня.

Поскольку автор ставил перед собой задачи преимущественно художественного характера, роман “Возвращение в Панджруд” ни в коей мере не может претендовать на роль научного исследования, результатом которого является новая информация, достоверная с фактологической точки зрения.

Добиваясь убедительности реконструкций давно минувшего в глазах современного читателя, автор руководствовался в первую очередь принципом актуализма — в самом широком его толковании, то есть полагая, что главные чувства, желания и чаяния людей на протяжении многих веков остаются неизменными. В вину ему может быть поставлено то, что подчас он наделял кое-какие собственные выдумки статусом непреложных исторических событий — однако лишь в тех рамках, в которых подобные вольности ни в коей мере не могут нарушить совокупность достоверных исторических фактов.