— И это делает ее героиней. Ты тоже герой, моя дорогая. То, что вы обе пытаетесь выжить, — это нечто вроде сопротивления нацистским подонкам. Выбрать жизнь — значит проявить неповиновение, своего рода героизм.

— В таком случае кем себя считаешь ты?

— Мне был дан шанс участвовать в уничтожении наших людей, и я выбрал этот шанс, чтобы выжить. Надеюсь только, что однажды меня не сочтут преступником или предателем.

Гита наклоняется и целует его:

— Для меня ты герой.

Время пролетает быстро, и они пугаются, когда в барак начинают возвращаться девушки. Оба они одеты, поэтому Лале покидает барак без смущения. А ведь могло случиться и по-другому.

— Привет. Дана, рад тебя видеть, — уходя, говорит Лале. — Девушки. Дамы.

Капо стоит, как обычно, у входа в блок. Глядя на Лале, качает головой:

— Тебя не должно быть там, когда заключенные возвращаются. Понял, Татуировщик?

— Простите, этого больше не повторится.

Лале бодрым шагом идет по лагерю. Слышит свое имя и с удивлением оборачивается, чтобы посмотреть, кто его зовет. Это Виктор. Он и другие польские рабочие направляются к выходу из лагеря. Виктор машет ему.

— Привет, Виктор, Юрий. Как ваши дела?

— Не так хорошо, как у тебя, судя по виду. Что происходит?

— Ничего, ничего. — Лале машет рукой.

— У нас для тебя припасы, и мы думали, что не сможем их передать. Найдется место в портфеле?

— Разумеется. Извините, я должен был раньше с вами увидеться, но я был… э-э… занят.

Лале открывает портфель, и Виктор с Юрием наполняют его. Помещается даже не все.

— Хочешь, принесу остальное завтра? — спрашивает Виктор.

— Нет, заберу все, спасибо. Увидимся завтра, и я заплачу.

Среди десятков тысяч женщин в Биркенау есть еще одна, помимо Силки, кому эсэсовцы разрешили оставить длинные волосы. Она примерно ровесница Гиты. Лале никогда с ней не разговаривал, но видел время от времени. Она отличается от остальных пышными белокурыми волосами. Все остальные женщины стараются спрятать коротко остриженные волосы под шарф — часто это кусок, оторванный от рубашки. Однажды Лале спросил Барецки, что это за история. Почему ей разрешили оставить длинные волосы?

— В тот день, когда ее привезли в лагерь, отбором занимался комендант Хёсс. Увидев ее, он посчитал ее очень красивой и сказал, чтобы ей оставили волосы.

Лале часто поражают вещи, увиденные им в обоих лагерях, но то, что из сотен и тысяч девушек Хёсс считает красивой лишь одну, приводит его в полное замешательство.

С колбасой, засунутой в штаны, Лале спешит к себе в каморку. Заворачивает за угол, и вот она, единственная красивая девушка в лагере, пристально смотрит на него. Он в рекордно короткое время добирается до своего жилища.

Весна прогнала суровых демонов зимы. Теплая погода дарит луч надежды каждому, пережившему ненастье и жестокие прихоти тюремщиков. Даже Барецки немного смягчился.

— Я знаю, ты умеешь доставать разное, — говорит он каким-то удивительно тихим голосом.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — отвечает Лале.

— Вещи. Ты умеешь их доставать. Я знаю, у тебя есть связи с местным населением.

— Откуда у вас эта информация?

— Послушай, ты мне нравишься. Я ведь тебя еще не пристрелил.

— Вы застрелили многих других.

— Но не тебя. Мы с тобой как братья. Разве я не делился с тобой своими секретами?

Лале предпочитает не оспаривать притязаний на братство.

— Говорите, я слушаю.

— Иногда ты давал мне советы, и я принимал их. Пытался даже написать что-то приятное своей девушке.

— Я этого не знал.

— Теперь знаешь, — с серьезным видом говорит Барецки. — Послушай, я хочу, чтобы ты попытался кое-что мне достать.

Лале нервничает, как бы кто-нибудь не услышал их разговор.

— Я говорил вам…

— Скоро у моей девушки день рождения, и я хочу, чтобы ты достал мне для нее пару нейлоновых чулок. — (Лале недоуменно смотрит на Барецки.) — Достань их мне, — Барецки улыбается, — и я тебя не пристрелю. — Он смеется.

— Попробую что-нибудь сделать. На это может уйти несколько дней.

— Только не слишком тяни.

— Я могу сделать для вас что-то еще? — спрашивает Лале.

— Нет, у тебя сегодня выходной. Можешь пойти и провести время с Гитой.

Лале съеживается. Плохо, что Барецки знает об их свиданиях, и как же его бесит, когда ублюдок произносит ее имя.

Чтобы выполнить просьбу Барецки, Лале идет искать Виктора. В конце концов он находит Юрия и от него узнает, что Виктор заболел и не вышел на работу. Лале говорит, что ему жаль, и собирается уйти.

— Могу я чем-то тебе помочь? — спрашивает Юрий.

Лале поворачивается к нему:

— Не знаю. У меня особая просьба.

— Может, я помогу? — Юрий поднимает бровь.

— Нейлоновые чулки. Знаешь, девушки надевают их на ноги.

— Я не младенец, Лале. Я знаю, что такое нейлоновые чулки.

— Можешь достать мне пару?

Лале показывает два бриллианта на ладони.

— Дай мне два дня. — Юрий берет их. — Думаю, я тебе помогу.

— Спасибо, Юрий. Передавай привет отцу. Надеюсь, он скоро поправится.

* * *

Лале направляется к женскому лагерю, когда слышит шум летящего самолета. Подняв глаза, он видит, как над лагерем пролетает, а затем разворачивается небольшой самолет. Он летит так низко, что Лале различает символ Военно-воздушных сил США.

— Это американцы! — кричит кто-то из заключенных. — Здесь американцы!

Все смотрят в небо. Некоторые принимаются прыгать, размахивая руками. Лале посматривает на вышки, окружающие лагерь: караульные в полной готовности направляют винтовки вниз, на территорию, где мужчины и женщины устроили демонстрацию неповиновения. Некоторые просто машут руками, чтобы привлечь внимание пилота, многие указывают на крематории с воплями: «Бросай бомбы! Бросай бомбы!» Когда самолет заходит на третий круг, Лале готов присоединиться к протестующим. Некоторые узники бегут в сторону крематориев, указывая на них в отчаянной попытке донести сообщение. «Бросай бомбы! Бросай бомбы!»

Сделав третий круг над Биркенау, самолет набирает высоту и улетает. Узники продолжают кричать. Многие падают на колени в отчаянии оттого, что их призывы не были услышаны. Лале понемногу пятится к ближайшему строению. Как раз вовремя. С вышек на людей сыплется град пуль, десятками кося тех, кто не успел укрыться.