Они страстно целуются, сжимая друг друга в объятиях, а потом она отталкивает его:

— Что ты хочешь мне сказать?

— Моя прекрасная Гита, ты меня околдовала. Я люблю тебя.

Ему кажется, он всю жизнь ждал того дня, когда сможет произнести эти слова.

— Зачем? Зачем ты это говоришь? Посмотри на меня. Я страшная и грязная. Мои волосы… Когда-то у меня были прелестные волосы.

— Мне и сейчас нравятся твои волосы, и я буду любить их такими, какими они станут в будущем.

— Но у нас нет будущего.

Лале крепко обнимает ее за талию, заставляет встретиться с ним взглядом:

— Есть. Для нас настанет завтра. В тот вечер, когда меня сюда привезли, я поклялся себе, что выживу в этом аду. Мы все преодолеем и заживем жизнью, в которой будем вольны целоваться, когда захотим, и заниматься любовью, когда захотим. — Гита вспыхивает и отводит глаза, но он ласково поворачивает ее лицом к себе. — Заниматься любовью, где бы мы ни захотели и когда бы ни захотели. Ты меня слышишь? — (Гита кивает.) — Ты мне веришь?

— Я бы хотела, но…

— Никаких «но». Просто верь мне. А сейчас тебе лучше вернуться к себе в барак, пока твоя капо не всполошилась.

Лале собирается уйти, но Гита притягивает его к себе и крепко целует.

— Наверное, мне нужно исчезать почаще, — говорит он, оторвавшись от нее.

— Только попробуй! — Она хлопает его по груди.

* * *

В тот вечер Ивана и Дана забрасывают Гиту вопросами, с облегчением видя, что подруга опять улыбается.

— Ты рассказала ему про своих родных? — спрашивает Дана.

— Нет.

— Почему?

— Не могу. Слишком тяжело об этом говорить… и он был так рад видеть меня.

— Гита, если он действительно тебя любит, то захочет знать, что ты потеряла родных. Он захочет утешить тебя.

— Наверное, ты права, Дана, но, если я ему скажу, мы оба расстроимся, а я хочу, чтобы наше время проходило по-другому. Я хочу забыть, где я нахожусь и что случилось с моей семьей. А когда он держит меня в объятиях, я и правда забываю обо всем, пусть ненадолго. Это плохо, что я хочу убежать от реальности хоть на миг?

— Нет, вовсе нет.

— Простите, что у меня есть мое спасение, мой Лале. Знаете, я от всего сердца желаю того же вам обеим.

— Мы очень рады, что он у тебя есть, — произносит Ивана.

— Довольно и того, что одна из нас нашла свое маленькое счастье, — говорит Дана. — Мы разделяем его с тобой, ты разрешаешь — и нам этого достаточно.

— Просто не держи от нас секретов, ладно? — говорит Ивана.

— Никаких секретов, — говорит Гита.

— Никаких секретов, — соглашается Дана.

На следующее утро Лале появляется в администрации и подходит к Белле, сидящей за стойкой.

— Лале, где ты пропадал? — ласково улыбается Белла. — Мы думали, с тобой что-то случилось.

— Освенцим.

— А-а, ни слова больше. Должно быть, у тебя истощились припасы. Подожди здесь, сейчас принесу.

— Только не слишком много.

— Конечно. — Белла бросает взгляд на Гиту. — Тебе ведь и завтра нужен будет повод прийти.

— Ты отлично меня понимаешь, юная Белла. Спасибо тебе.

Белла удаляется за расходными материалами, а Лале облокачивается на стойку и смотрит на Гиту. Он знает, что она видела, как он вошел, но строит из себя скромницу и не поднимает головы. Потом проводит пальцем по губам. Лале весь во власти желания.

Он замечает также, что соседний с Гитой стул Силки пустой. И опять напоминает себе: надо выяснить, что происходит с девушкой.

Лале выходит из конторы и идет к зоне отбора: прибыл транспорт с новыми узниками. Пока он ставит свой столик, появляется Барецки:

— Здесь кто-то хочет видеть тебя, Татуировщик.

Не успев еще поднять глаза, Лале слышит знакомый голос, не громче шепота:

— Привет, Лале.

Рядом с Барецки, как-то странно расставив ноги, стоит Леон, бледный, исхудавший и сутулый.

— Оставлю вас двоих для повторного знакомства. — Улыбающийся Барецки отходит.

— Леон, господи, ты жив!

Лале порывисто обнимает друга, ощущая через рубашку каждую его косточку. Потом отодвигается от него и пристально разглядывает:

— Менгеле. Это был Менгеле? — Леон лишь кивает, а Лале ласково проводит пальцами по худым рукам Леона, дотрагивается до его лица. — Ублюдок! Однажды он свое получит. Как только с этим закончу, достану тебе еды побольше. Шоколад, колбаса, чего ты хочешь? Я тебя откормлю.

— Спасибо, Лале. — Леон улыбается ему слабой улыбкой.

— Я знал, что этот ублюдок морит узников голодом. Но я думал, он делает это только с девушками.

— Если бы только это…

— Что ты хочешь сказать?

Теперь Леон смотрит на Лале в упор.

— Он отрезал мои долбаные яйца, Лале, — говорит Леон твердым голосом. — Когда тебе отрезают яйца, ты почему-то теряешь аппетит.

Лале в ужасе отшатывается и отворачивается, не желая, чтобы Леон видел его потрясение. Подавляя рыдание, он пытается что-то сказать, переключиться на другое.

— Прости, я не должен был так говорить. Спасибо за предложение, я так тебе благодарен.

Лале глубоко дышит, пытаясь справиться с гневом. Ему дико хочется наброситься на врага, отомстить за то, что изувечил его друга.

Леон откашливается:

— Есть ли шанс, что мне вернут мою работу?

Лицо Лале смягчается.

— Конечно. С удовольствием возьму тебя назад, но только когда ты восстановишь силы. Поди-ка в мою комнату. Если тебя остановит кто-нибудь из цыган, скажи им, что ты мой друг и что я прислал тебя туда. Найдешь припасы под моей кроватью. Увидимся, когда я здесь закончу.

К ним направляется старший офицер СС.

— Иди, поторопись!

— Вряд ли теперь я смогу торопиться.

— Прости.

— Ничего. Я пошел. Увидимся позже.

Офицер наблюдает, как уходит Леон, и возвращается к прежнему занятию: делит людей на тех, кому следует жить, и тех, кому умереть.

* * *

На следующий день, когда Лале является в контору, ему говорят, что у него выходной. Ни в Освенцим, ни в Биркенау не приходит транспорт, и герр доктор не вызывает его для помощи. Лале проводит утро с Леоном. Он подкупил своего бывшего капо из блока 7, чтобы тот взял к себе Леона, с условием, что его друг будет работать с ним, когда восстановит силы. Он дает ему еду, которую планировал отдать цыганским друзьям и Гите для распределения между девушками.