– Добродетель! – услышал старшина. – Добродетель нельзя уничтожить…

Голос раздвоился. В уши стражникам адским контрапунктом ударил истошный визг.

– …а зло неизбежно уничтожит…

Раздвоилась и тень, рядом с ней соткалась вторая. Свет лампы мигнул, опасно замерцал, превращая дом в чертог Эмма, князя преисподней, набитой демонами, как стручок горошинами.

– …неизбежно уничтожит само себя!..

– Бежим!

Патруль опомнился нескоро, за четыре улицы от жуткого места. Умерили бег, перешли на шаг, хрипя надсаженными легкими. Старшина обменялся взглядами с подчиненными. Каждый прочел в глазах товарищей ровно то же, что испытывал сам: стыд и страх. Что творилось в доме?! Чему они стали невольными свидетелями?

Вернуться? Выяснить? Вмешаться?

Нет!!!

Начальству ни слова, молча подвел итог старшина. Ничего не было. Мы ничего не видели. Ничего не было, согласились стражники, глядя в землю.

– Он меня совращал! – визжал мальчишка. – Развратная свинья!

Визг стремительно несся по коридору к моему кабинету. От него закладывало уши. Я представил, каково сейчас тому, кто сопровождает горластого мальца, и содрогнулся.

– Развратник! Развратник и убийца!

Ага, убийца. Стало понятно, зачем парня отправили ко мне. А то я уж невесть что подумал!

После истории с актером Кохэку, когда я был вынужден притвориться его любовником для обуздания мстительного духа, мне для полного счастья только и не хватало, что обвинения в разврате, истинного или ложного. И без того архивариус Фудо при наших встречах в коридоре делал вид, что щиплет меня за задницу, и заливался тоненьким смешком, а секретарь Окада каждое утро интересовался, сладко ли я почивал, и корчил при этом уморительные рожи. Хорошо еще господин Сэки не потакал насмешникам. Временами я ловил на себе его задумчивый взгляд и терзался догадками: это он собирается сделать мне выговор или мысли старшего дознавателя далеки от вопросов службы?

– Гнусный совратитель!

Дверная рама отъехала в сторону. В кабинет на коленях вполз толстенный монах в серой заношенной рясе, похожий на гигантского слизняка. По бритой макушке текли ручьи пота, проливаясь на тройной затылок. В кабинете было холодно, у меня зябли пальцы, но этот человек потел как в летний зной.

Монаха никто не сопровождал. Ну да, взрослый человек, грамотный, с соображением. Сам дойдет, куда послали.

– Фуккацу! – завизжал мальчишка. – Докладываю!

С ужасом я понял, что пронзительный детский голосок принадлежит монаху. Да, архивариус Фудо, человек богатырского сложения, свистел флейтой из-за поврежденного горла, но тут повреждениями и не пахло. Просто жирный инок говорил, как дитя; орал как дитя, вопил как дитя…

Ничего себе просто!

– Я вас слушаю, – прохрипел я, тщетно пытаясь вернуть самообладание. – С вами случилось фуккацу?

Вопрос, достойный безмозглого идиота. Посетитель только что заявил о смерти и воскрешении, что тут переспрашивать? Надеюсь, теперь ясно, насколько я был потрясен.

– Он меня убил!

– Кто?

– Он!

Монах ударил себя кулаком в грудь. Загудело как в бочке.

– Этот! Совратитель!

– А вы сами кто? Я имею в виду, до фуккацу?

– Иоши! Иоши из Грязного переулка!

– Сколько вам лет?

– Двенадцать!

– Ваши родители?

– Нацуми! Пьянчужка Нацуми, ее все знают! Отца не помню…

Ситуация начала проясняться.

– Так ты говоришь, этот, – я указал на монаха, – тебя убил? Каким образом?

– Заманил к себе, – монах всхлипнул. Из носа у него потекло. – Сладостями угощал. Потом схватил, навалился. Я хотел дать дёру, так поди из-под него вырвись… Он мне шею сломал!

Мерзавец, подумал я, имея в виду монаха. Похотливый козел. Совсем обезумел, животное! Мало того, что прикончил бедолагу, так еще и наградил таким отвратительным телом. Я и раньше знал, что в моем кабинете тесно. Но лишь сейчас выяснил, до какой степени тесно.

От посетителя разило кислым по́том. Ах, если бы я мог не дышать!

– Мать в состоянии подтвердить, что ты – это ты?

– Что?

– Мать в состоянии опознать…

– Узнает меня, что ли? Ну, если не очень пьяная.

– Если она спросит что-то, что может знать только ее сын, ты ответишь?

– Конечно!

– Уверен?

– Про себя-то? Про себя каждый дурак все знает!

– А соседи?

– Что соседи?

– Они тебя признают? По ответам?

– Должны…

Показалось мне, или мальчишка слегка замялся, прежде чем ответить? Должно быть, у соседей осталась о нем дурная память, вот и боится выволочки. Ладно, мне без разницы, как он там бедокурил у соседей. Натворил дел? Значит, точно опознают. Вот матери-то радость: гора жира да бритая башка вместо двенадцатилетнего сорванца!

А ведь мне, пожалуй, придется в грамоте о перерождении записать его монахом. Или нет, сперва надо доложить в обитель, где этот монах числится. Если обитель согласится принять его обратно, как члена общины, будет и дальше монах. Согласия мальчишки не требуется, кто его спрашивать станет, огольца? А если обитель откажется от паршивой собаки, быть ему до конца дней Иоши, сыном Нацуми…

Что ты в городе делал, блудливый святоша? Подаяния просил?

Выпросил на свою голову.

– Жди меня снаружи. Пойдем в твой Грязный переулок, опросим свидетелей.

– Ага, – всхлипнул монах. – Я буду ждать…

Все так же, на коленях, он выполз в коридор. Задвинул за собой дверную раму. Я помахал ладонью перед лицом, разгоняя воздух. Не помогло: запах посетителя держался крепко. Если бы я его не выгнал, наверное, упал бы в обморок. Может, еще упаду, если немедленно не выйду на свежий воздух.

– Спасите! – громыхнуло в коридоре.

Кричали басом. Этот бас был мне незнаком.

– На помощь! Он хочет украсть меня!

Сумасшедший, подумал я. Тайком проник в управу, блажит. Как такого пропустила стража? Надо идти прогонять. Если один не справлюсь, буду кричать, пусть помогают.

– Спасите!

Едва не выскочив из пазов, дверь отлетела в сторону.

– Иоши? Что тебе надо?! Я же велел…

– На помощь!

Монах орал густым нутряным басом:

– Он меня крадет! Не слушайте его! Он лжец!