Я изобразил, как закуриваю трубочку и передаю ее клиенту, предлагая любовные услуги:

– Призрак есть призрак, хоть и родня. Вам Юко кто, внучка?

Старуха окуталась облаком дыма.

– Правнучка, – донеслось из облака. – Верно говоришь, я ее всему выучила. Живая меня любила, небось, и мертвая бы не тронула. Если это Юко, конечно, бедняжка моя…

– А если не Юко? Иной призрак?

– Тоже не тронул бы, небось. Кому я нужна? Жила бы себе помаленьку… Да соседи воспротивились: нечего, мол, там куковать, чужую душу злобить. А какая она мне чужая? Юко, не Юко – дом родной и душа родная, раз в дом захаживает! Забрали меня соседи, к себе перевезли, с вещами. А как ты явился, к тебе выпихнули: глянуть, что к чему.

– Глянули?

– Ты мне сразу не понравился. Я так соседям и сказала: молодой, да ранний. Не будет нам покоя, и не надейтесь. Как в воду глядела…

– Будет, обаа-сан. Будет покой, я уж постараюсь. А теперь говорите, я слушаю.

Она по-молодому толкнула меня плечом:

– Чего тебе рассказывать? Ты и сам, небось, все знаешь.

– Правду говорите. Правду про Юко и господина Имори.

– А толк с моей правды выйдет? Она ведь никому не надобна, правда.

– Мне надобна. Давайте, не тяните время.

* * *

У всех банщиц были клиенты. У банщицы Юко была любовь.

Кояма Имори, смотритель княжеского зонтика, считался в Акаяме первым красавцем. Говорили, что вечерами его кожа светится, а дыхание полнится ароматом лилий.

Кто бы спорил, только не Юко.

Когда Кояма Имори в первый раз пришел в баню близ Большого Вороньего моста, для Юко взошло солнце. В первые визиты он щедро платил Юко за ее услуги, но потом явился грустный, долго молчал – и признался, что не в состоянии более оплачивать нежность и заботу молодой банщицы. Имори и так уже продал черепаховый гребень, наследство покойной матушки, чтобы порадовать Юко подарками.

Приходи просто так, сказала Юко. И утерла слезы.

Поначалу она платила хозяину бани за визиты возлюбленного из своих средств, еще более скудных, чем жалованье смотрителя зонтика. Утверждала, что клиент исправно расплачивается. Вскоре обман разоблачили, да и кстати: у Юко кончились ее жалкие сбережения, а доходы банщицы не позволяли долго продолжать эту игру. Юко предложила господину Имори встречаться у нее дома: родню банщицы унес черный мор, оставив жилище в полное распоряжение Юко и ее старой прабабки, в молодости – знаменитой «сливовой чаинки» из веселых кварталов.

Пересудов соседей влюбленная женщина не боялась. Что могут убавить сплетни от репутации бабочки «мыльной страны»? Бабочка летела на огонь.

Поначалу так все и было: тайные встречи, ласки, жаркие речи. Но вскоре Юко с болью в сердце заметила, что нежный красавец становится все холоднее. Встречи случались реже и реже, пока и вовсе не сошли на нет. Бедняжка преследовала своего любовника, ждала у его дома, затевала разговоры на улице, притворяясь, что встреча случайна, пока господин Имори не велел ей оставить его в покое. В случае отказа он пригрозил, что слуга побьет Юко палкой.

Юко не поверила. Слуга выполнил приказ господина.

Исхудала Юко, подурнела. Глаза ее запали, горели лихорадочным огнем. Посетители бани избегали Юко, предпочитая других банщиц. Пустили слух, что Юко безумна, что ее прикосновения несут беду. Ждали, что хозяин бани, если Юко не оставит свою блажь, выгонит дуру прочь и не пожалеет об этом ни на миг.

Юко блажила дальше. Хозяин выбросил ее на улицу.

Дойдя в неутоленной страсти до исступления, Юко не нашла ничего лучшего, как покончить с собой. Нож, которым Юко лишила себя жизни, ей подарил Кояма Имори, бессердечный красавец, в одну из былых ночей любви.

Тем бы дело и кончилось, если бы Юко не написала предсмертную записку. Желая отомстить бессердечному возлюбленному, банщица выказала удивительную предусмотрительность, положив записку на видном месте, чтобы нашли непременно. «Явившись ко мне, – писала Юко, – господин Имори подверг меня самому гнусному насилию, не пощадив моей скромности и пренебрегая мольбами беззащитной женщины. Ножом, которым я пресекла нить своей жизни, он угрожал мне, добиваясь покорности…»

Записка стала достоянием гласности. Позор обрушился на Кояму Имори. На улице горожане плевали ему вслед, бросали камни и гнилые овощи. Старший брат выгнал юношу из дому, друзья отвернулись от насильника. Князь изгнал Имори со службы.

«Я бы отдал вам распоряжение покончить с собой, – писал князь в послании, которое передал со слугой, – но глубоко убежден, что у такого негодного человека, как вы, не хватит духу на поступок самурая.»

Князь ошибся.

У господина Имори хватило решимости покончить с собой. Живот он вспорол не где-нибудь, а на могиле банщицы Юко, оклеветавшей его. Покойница желала отомстить? Самурай желал отомстить втройне. Но целью его мести стала не женщина, источник клеветы, а друзья и родственники, безоговорочно поверившие клевете. Страсть, сжигавшая Кояму Имори, была так велика, что с ней не смогла справиться и смерть.

Онрё, мстительный дух, начал свои убийственные похождения.

– Вот с этого места я хочу услышать доказательства, – перебил меня Сэки Осаму. – Доказательства, Рэйден-сан! Старуха знала, что господин Имори покончил с собой на могиле ее правнучки? Откуда она могла это знать?!

Театр закончился без объявления перерыва. Сцена вернулась к привычному облику кабинета старшего дознавателя. И никакого воображения, хоть наизнанку вывернись, не хватило бы, чтобы вновь превратить кабинет в сцену, а господина Сэки побудить к церемонной походке и выспренним речам в нарочитом ритме. Сэки Осаму говорил спокойно, тихо; страшно он говорил, я это сердцем чуял.

Промедлишь с ответом – упадешь с обрыва.

– Старуха не знала, – ответил я. – Вы правы: откуда ей было знать?

– Тогда почему вы утверждаете, что это так?

– Догадки, Сэки-сан. Предположения.

– Предположения! – фыркнул секретарь Окада, ясно показывая, что он думает о предположениях вообще и о моих в частности. – Рэйден-сан, вы исходили из догадок, когда полезли в лапы к онрё? Я завидую вашей отваге!

Я повернулся к секретарю:

– Прошу прощения, Окада-сан, но я исходил из слов святого Иссэна.

Секретарь закашлялся. Вместо Окады ко мне обратился архивариус Фудо:

– Святой Иссэн заверил вас, что господин Имори покончил с собой на могиле банщицы?! Тогда это веский довод!

– Нет, Фудо-сан, он не делал таких заверений.

– Объяснитесь, пожалуйста.

Прежде чем начать, я по очереди поклонился всем собравшимся. Вряд ли это расположило их к дознавателю Рэйдену в большей степени, чем раньше, но мне требовалось время, чтобы собраться с мыслями.