И мальчишеским визгом:

– Совратитель! Не слушайте его! Он убил меня…

Глаза мои полезли на лоб.

После того, как осенью мне пришлось укрощать мстительного онрё, и по сей день, когда зима уже близилась к завершению, я сидел практически без работы. Два фуккацу, кому сказать! Два жалких фуккацу, и те, если честно, не в счет. Оба они не требовали каких-то особых действий или умственных усилий; оба были связаны с нерадивыми матерями. Одна, что называется, приспала ребеночка, навалившись во сне на трехмесячную дочку и задушив ее своим телом. Утром муж обнаружил труп дочери – и жену в мокрой постели. Женщина ревела в голос, требуя материнского молока. Во втором случае перерождения мамаша обварила двухлетнего сына кипятком, грея во дворе воду для купания.

Признаюсь, с такими делами я столкнулся впервые – и ждал, что мужья откажутся от жен, вернув их в семьи родителей. Кому нужна жена-дитя, требующая долгого и тщательного ухода, воспитания, обучения? Ни по дому, ни по хозяйству; ни еды сготовить, ни одежду заштопать… Как ни странно, я со своим скоропалительным выводом ошибся – вероятно, по недостатку жизненного опыта. Мужья в один голос заявили, что жены их остаются женами, как и раньше. Никто ни от кого не отказывается, а трудности мужей не смущают.

После оформления грамот о перерождении я долгое время размышлял, как бы поступил я сам в подобном случае. Ни до чего не додумался и решил, что трачу время зря.

Приход двухголосого монаха был воспринят мной со страхом, но и с радостью. Я справедливо опасался, что следствие окажется непростым. Радовался я тому же самому, утомившись служебной рутиной. Две души в одном теле? Вот уж где рутиной не пахло. Мало того, что убийца не уступил свое тело убитому, честно отправившись в ад для наказания, так он еще и вопит во всю глотку, сетуя на несправедливость!

Не дело, а просто мечта дознавателя.

Идею вести перерожденца в Грязный переулок для опроса свидетелей я отверг сразу. Пользы это не принесло бы – бедняга был невменяем. Когда монах на короткое время вытеснял мальчишку, то умолял о помощи и бил поклоны. Большего от него не добился бы и будда Амида. Я спрашивал, кто он, откуда, просил назвать имя, возраст, хоть что-то, что помогло бы в опознании – тщетно. Поклоны и мольбы, мольбы и поклоны, и слюни по подбородку. Когда же возвращался мальчишка, он сыпал обвинениями в адрес гнусного развратника и требовал немедленно – сей же час!!! – выписать ему грамоту о перерождении. Я живо представил, как тащу вопящего двоедушца через весь город, как вокруг нас собирается толпа зевак, падких на бесплатную потеху…

Нет, ни за что!

Если рассуждать здраво, я не нуждался в присутствии перерожденца. Я не знаю, что это за монах? И не надо. Имя мальчишки мне известно – Иоши. Имя его матери тоже – Нацуми. Вряд ли Грязный переулок так набит разнообразными Нацуми, матерями многочисленных Иоши, что мне придется выбирать из дюжины кандидаток. «Пьянчужка Нацуми, – сказал мальчишка, – ее все знают!»

Вряд ли он соврал.

– Вы далеко, Рэйден-сан? – спросил меня на выходе секретарь Окада.

Я задержался на пороге:

– Окада-сан, распорядитесь, чтобы моего посетителя разместили в отдельном помещении для особых случаев. Пусть его снабдят водой и едой. Не думаю, что его можно самостоятельно отпускать в город.

Помещением для особых случаев служило крохотное строение на задах управы. Главной особенностью его были крепкие стены из глины, перемешанной с соломой, и прочная дверь, запирающаяся на висячий замок устрашающих размеров. Единственное окно закрывали ставни такой толщины, что они могли соперничать со стенами. При необходимости у двери ставили стражника с дубинкой.

В таких строениях, именуемых кура, зажиточные горожане и самураи с приличным доходом хранили ценные вещи – картины, семейные документы, посуду для церемоний, драгоценности, доставшиеся в наследство. Кура спасала имущество от воров и пожаров. В нашем же ведомстве здесь содержали перерожденцев, за которыми требовался присмотр до вынесения решения. Вряд ли кому-то пришло бы в голову их украсть – невелико сокровище! – но побеги имели место. Лови их потом!

– Даже учитывая, – в голосе Окады мелькнуло ехидство, – что он добровольно явился с заявлением?

– Даже учитывая, – твердо ответил я.

И услышал:

– Полностью с вами согласен, Рэйден-сан. Явись мне сам будда Амида со всем своим милосердием, и то я бы не выпустил этого безумца из управы.

– И еще, Окада-сан. Отправьте посыльного в Вакаикуса, к настоятелю Иссэну.

– Полагаете, следует вызвать настоятеля к нам?

«Дракон-и-Карп? – ясно прозвучало в вопросе. – Или все-таки Карп-и-Дракон?»

– Нет, рано. Зачем попусту тревожить старого человека, гонять его через весь город? Пусть гонец опишет ему нашего монаха. Возможно, святой Иссэн знает этого человека. Вернее, того человека, которым он был до фуккацу. Имя нам совсем не повредило бы.

Секретарь задумчиво кивнул:

– Вы правы. Если это действительно монах, святой Иссэн может его знать. А уж описать такую примечательную внешность… Это сумеет и распоследний глупец.

В Акаяме полным-полно грязных переулков.

Впрочем, Грязный переулок, куда я пришел после часа блужданий и сотни вопросов, заданных встречным, был настолько грязнее остальных, что свое название он заслужил честно. Пять домов, если считать из конца в конец, но клянусь, проще утонуть – или по меньшей мере, сломать ноги! – чем войти здесь и выйти там.

Мне повезло. Опрашивать местных жителей, выясняя, в каком доме живет женщина по имени Нацуми, не понадобилось. Я ее увидел и сразу понял: это она.

Пьянчужка Нацуми…

Забор вокруг ее жилища представлял собой плетень из покосившихся бамбучин, вбитых в землю, и сухой лозы. Он сгнил и обрушился на треть, если не больше. Оставшиеся две трети стояли чудом, ничем другим это объяснить было нельзя. Сгнила треть стены дома – той, которую я видел. Другие стены я не видел, но, полагаю, их постигла та же участь. Сгнил тростник на крыше. Вокруг дыр торчали дыбом серые уродливые колтуны. Смотреть на дыры было неприятно, воображение сразу рисовало макушки запаршивевших, больных плешивцев. Сгнила и упала на землю узенькая веранда – такие ставят вокруг каждого дома, чтобы столбы веранды укрепляли строение. Дощатые куски, оставшиеся тут и там, торчали последними зубами в старушечьей челюсти. Встать на них рискнул бы только самоубийца.

Я представил, каково здесь жить, в особенности зимой, и содрогнулся. Дом покойной банщицы Юко, куда злой дух водил блудливых самураев, выглядел для гостей вполне пристойно. Для них и кладбище выглядело пристойно: как иначе, если тебе отвели глаза? Но даже в своем естественном состоянии заброшенный дом Юко считался бы княжеским дворцом перед этим убожеством.