А насчет непрерывных эволюционных процессов замечу, что ранее, в главе 1, я уже показал: явление, широко называемое нами «культурой», отчасти предстает машиной Дарвина, порождающей фенотипическую изменчивость и наследственность на уровне групп. Если культурная фенотипическая изменчивость влечет функциональные последствия, то сложно избежать вывода о том, что по крайней мере некоторые свойства сегодняшних культур своим существованием напрямую обязаны «отсеивающему» процессу естественного отбора. Добавлю: было бы наивно ожидать, что люди всегда будут осознавать этот источник функции в их жизни.

Поскольку культурная адаптация – как прямое порождение культурной эволюции – всегда служила приемлемым свидетельством в пользу функционализма, некоторые читатели, вероятно, удивятся, узнав, что интереснейшие примеры, можно найти в литературе, посвященной общественным наукам. Возможно, лучшим свидетельством стало племя нуэров, африканских пастухов, о религии которых мы говорили чуть выше (краткий обзор: Kelly 1985)[31]. Языковые признаки показывают, что нуэры исторически произошли от динка – соседнего племени, которое проживало в той же среде с таким же натуральным хозяйством. Несмотря на эти сходства, динка и нуэры разошлись в культурных путях, и это дало нуэрам более сильный стимул угонять скот, а в ходе межплеменных битв – выставлять на поле боя более значительные силы. И в 1800-х годах, когда антропологи вошли в контакт с племенами, нуэры уже вытесняли динка. Если бы британские и египетские власти не положили конец «нуэрскому завоеванию» (по сути, совокупному итогу многих набегов, а не активной кампании), возможно, что племя динка антропологам так и не довелось бы изучить.

Особенности культуры нуэров, объясняющие их необходимость в экспансии и их превосходство в соперничестве, многомерны и сложны; в их число входят и обычаи внесения выкупа за невесту, повлиявшие на управление стадами, и система родства, позволявшая селениям объединяться во время войн даже в том случае, когда родственники уже перестали поддерживать друг друга в плане пропитания. Не все культурные различия между двумя племенами функциональны – есть много того, что эволюционисты назвали бы побочными продуктами развития. И тем не менее десятилетия антропологических исследований явили убедительный пример культурного замещения, причины которого можно приписать различиям культур, причем в свете этих различий становятся понятными даже филогенетические связи самих культур. И даже несмотря на то что иных сходных случаев документально не зафиксировано, антропологи, как правило, полагают, что пример этих двух племен представляет собой распространенный процесс культурного замещения: как говорил Дарвин, во все времена на всем земном шаре одни племена вытесняли другие. К тому же нет ни единого намека на то, будто нуэры или динка имели представление о своих культурных различиях либо пытались осознанно управлять своими культурами ради успеха в межплеменном соперничестве. Культурные различия просто возникли и были стабильными долгое время, и этого времени хватило для того, чтобы они сохранились и устояли – со всеми важными функциональными последствиями.

Если говорить о нашей современности, то можно упомянуть, скажем, культурные различия регионов в США. Истоки этих различий проявлялись среди первых колонистов и различимы даже по прошествии веков (Fischer 1989; Nisbett and Cohen 1996; Philips 2000). Весьма вероятно, что и исход Гражданской войны определился в равной степени долговременными последствиями культурной изменчивости и отличиями между средовыми условиями Севера и Юга. Третий пример – исследование образцов культурного разнообразия в Италии, которое восхитительно задокументировал Патнэм (Putnam 1993). Эти образцы неизменны уже тысячу лет, что влечет за собой глубокие функциональные последствия в сегодняшней социально-экономической обстановке. В исследовании Патнэма показано, какие основные компоненты составляют культурную эволюцию, а равно так же показано и то, что она может идти с перерывами и очень неэффективно. Она может оказаться быстрой по сравнению с эволюцией генетической, но все равно порой растягивается на многие поколения. К тому же культурное разнообразие не всегда ведет к культурной эволюции. И, как я уже говорил в главе 1, из-за эффекта большинства, пространственных эффектов и других факторов саму концепцию приспособленности трудно применить и к культурной, и к биологической эволюции (см. также: Michod 1999a).

Ни в одном из приведенных выше примеров нет и намека на то, будто люди имеют представление о важных функциональных особенностях их культур. А у нас нет убедительных теоретических оснований, на которых мы могли бы с уверенностью предположить, будто эти представления у них появятся. И более того, Патнэм (Putnam 1993) пессимистично заключает, что глубинная структура многих современных обществ может стать препятствием для достижения ими социальных целей, к которым они преднамеренно стремятся. Аналогичным образом де Токвиль (Tocqueville 1835) замечал, что, хотя мексиканская конституция делалась по образцу американской, сама Мексика все так же сильно отличается от США. Нечто загадочное, нечто, чего мы не можем понять и по незнанию называем «обычаем» или «культурой», играет очень важную роль и определяет судьбы целых народов и наций. Считать, будто все, что имеет назначение в делах рода человеческого, также является сознательно преднамеренным – это заблуждение. А эволюционным биологам и обществоведам следовало бы работать вместе, чтобы понять эволюционный процесс, формирующий скрытые функции у нас, людей разумных.

Пока что итог нашего исследования можно выразить так: сперва я рассказал о теории рационального выбора как об одном из наиболее активных научных подходов к религии. Такое чувство, что этот подход отвергает функционализм и тяготеет к другой теории, основанной на склонности людей искать всему объяснения и рассуждать в терминах затрат и выгод; согласно ей, религия считается побочным продуктом развития. Затем я рассмотрел отвергаемую традицию функционализма, утверждая, что слухи о ее смерти сильно преувеличены, и указал, что антропологи, следовавшие за Дюркгеймом, на основании своего широкого опыта полевых исследований не отрицали функционализм, а большинство важных возражений против него, выдвинутых философами и представителями общественных наук, необходимо пересмотреть в свете эволюционистских принципов, кратко очерченных в главе 1.

Теперь я покажу, что теория, считающая религию побочным продуктом эволюции, не столь прочна, как часто принято считать. Однако прежде чем обрушиться с критикой на теорию рационального выбора, должен признать: у нее есть сильные стороны. Она во многом проявила себя и как продуктивная исследовательская программа, и как модель научного поиска. Ее великим достижением стала теория религии, основанная на тех же принципах, какие управляют светским поведением. Хорошая теория порождает много проверяемых гипотез. Очень хорошая теория проходит хотя бы ряд проверок. Теория рационального выбора в религии отвечает обоим критериям.