почему вдруг ни с того ни с сего начала волноваться, ведь никогда этого с ней не было, даже когда она ждала после Комиссии, она волновалась меньше. Вытерла руку, показала на кресло рукой Таможеннику.

— Почему он не дома, не пришел сам?

Таможенник махнул рукой, устало опускаясь в кресло, и наговорил ей с три короба о сложности новых обязанностей, наконец, важности первых дней выхода на работу, тем более после вчерашних событий. Да-да, которые произошли на ее глазах. И последствия, которые будут продолжаться несколько дней. Нужны общие усилия, чтобы все вернуть в норму, операций прибавилось втрое — много перемен, и несколько дней ему, Гримеру, придется не выходить из кабинета. И, конечно, Таможенник тут же согласился, что Музе надо работать и что она в порядке исключения может вернуться даже на старое место, только, ради Бога, должна себя вести осторожно, потому что любое раздражение, несогласие будут восприняты — он, мол, даже не представляет как, и ведь не каждому можно объяснить убедительно, почему после такого передвижения женщина остается на работе. И Муза согласилась. И ей стало весело и приятно. Завтра она вернется в свое кресло и опять поставит на контроль «Бессмертных», которых перенесли на следующую неделю в связи с последними событиями, и ей уже было интересно, какой балл покажут контрольные зрители из уцелевших, да и новые тоже.

Все хорошо, уговаривает она сама себя. Но как Муза мысли ни разгоняет, те, как голуби, высоко покружив, опять в голубятню возвращаются и шумно хлопают крыльями, усаживаются и воркуют. Почему все-таки его нет? И почему пришел Таможенник, и правда ли то, что он сказал, и можно ли ему верить, хотя она твердо знает, что в Городе верить никому нельзя, но так уж устроена женщина, ей хочется верить.

Но Муза Музой, а у Таможенника кроме нее забот по горло.

IV

— Готовы?

Гример спросил только, будет ли это связано с экспериментами на других людях, успокоился, когда приятная женщина покачала головой и сказала: конечно, нет. Просто разминка не могла быть проведена без дополнительного объекта, ибо… Гример поморщился: довольно.

— Где это будет, тоже здесь?

Женщина улыбнулась, объяснила, что нет, и повела Гримера в комнату, в которой, ему помнится, в первый раз еще на той Комиссии он был. На стене те же светильники; он еще тогда обратил внимание — человеческая рука, выходящая из стены, держала факел. И так были тонки и трепетны пальцы, что он принял тогда их за настоящие, и ему сказали, что рука действительно настоящая, но, поскольку он тогда не верил ни одному ответу, он не поверил и этому. И он спросил женщину, вспомнив свой вопрос: настоящая? Нет, сказала женщина, это уже неживая ткань. Странно, что ответ Гримеру был безразличен, видимо, он уже жил, понимая, что знание и незнание правды ничего не меняет в жизни. «Довольно, — оборвал он себя, — теперь пора сосредоточиться. Пора. Каково содержание первого испытания и как в нем — опять быть естественным или наоборот?» В этом сейчас было главное.

— Пожалуйста, сюда, — женщина открыла почти невидимую стеклянную дверь — настолько она была прозрачна.

Перед ним был куб, который только теперь стал для Гримера видимым. И он подумал: почему он не заметил раньше, ведь факел и сама рука в месте соединения были чуть как бы надломлены, и грань куба тонкой нитью перерезала их.

— Я объясняю вам главное. В случае, если вы почувствуете себя плохо, вы должны — видите, вот там, справа от кресла, — оказывается, даже кресло и пульт были в этом кубе, — нажать на красный клавиш. — Гример сел, прикрепил датчики. Показала, как работает клавиш прекращения испытания. — Но дело заключается в том… — женщина по-детски назидательно подняла палец.

— Какой у вас номер? — перебил ее Гример.

— Сорок первый, — улыбнулась она и опять еще раз улыбнулась, уже без слов, выдерживая паузу: нет ли у Гримера других вопросов, и продолжала свою мысль: — Дело заключается в том, что вы максимально должны выдержать интервал прежде, чем нажать на клавиш, и нажать его надо только тогда, когда вы почувствуете, что теряете сознание. И от того, как точна будет ваша реакция, сколько вы сможете пробыть в кресле, и будет зависеть результат нашего испытания.

— Только и всего?

— Только и всего. Вы будете иметь дело только с собой.

Женщина вышла. Закрыла дверь. И села с противоположной стороны куба за пульт. Потом исчезла из глаз Гримера. Стены были более непрозрачны. На одной из них возник мчащийся на него с невероятной скоростью предмет, он летел необратимо и тяжело. Все ближе и ближе, и уже ясно: поезд с торчащим фонарем на лбу — и пол уже дрожал под Гримером, и у него возникло смешное желание сейчас прекратить испытание. Он даже протянул руку и улыбнулся. Все пронеслось мимо, почти касаясь его тела, ветер больно хлестнул по рукам, по шее, тронул лицо, Гример даже не шевельнулся. Он хорошо понимал приказ Таможенника, чтобы волосок не слетел с его головы. Если и это ложь? Если они с Председателем разыграли сцену, если… но стены стали сходиться, они были черными, и почти ничего не изменилось, только воздух стал давить на Гримерово тело, как иногда бывает во время дождя, все ближе сжимались стены, сейчас они сойдутся. Нет, сошлись, видимо, огибая его. Он остался в каком-то воздушном пузыре, — пульт и клавиш выключения сплющились и стали тонкими, как дым от потухшей спички. Гример был спокоен, но поднял палец и тут же опустил его. А может, это входит в испытание — невозможность прекращения его. У него ведь бывало так: на столе человек терял сознание от боли, и Гример никогда не прекращал своей работы, на то есть восстановители — через несколько часов человек будет на ногах и здоров, правда не в такой степени, как раньше, но это деталь, а он не имеет права полностью не использовать время операций и тратить его на передышку пациенту. Всегда на очереди были тысячи, и они ждали его, и каждая минута Гримера была уже распределена между горожанами. Нет, здесь не так, здесь работают с ним одним, он один только может выполнять работу после этого испытания. А может, и не один. Тогда опять обман. Сплющенный пульт упал на пол, звякнул и лег плашмя. Гример решил не спрашивать, почему убрали пульт, в