те же руки и бедра, щеки и волосы, губы и глаза, только внутрь, но те же. Попробуй сейчас раскидать их по своим спальням и убедишься, что ничего в них другого и не существует. Та же жизнь, что и вчера, на людях — внутрь, дома — наружу. Но, увы, это было бы слишком хорошо, если бы было неизменно — бывают периоды, когда все это перепутывается, когда люди теряют определенность внутри себя и снаружи. И тогда Гример, вместо того чтобы сидеть в своем кабинете, окруженном услужливыми, молчаливыми, спрятанными внутрь бедрами, руками, движется по коридору. Он ведь ничего не знает, почему это происходит, почему ведут его идущие справа и слева, и немудрено: он ведь не присутствовал при контакте Стоящего-над-всеми и Таможенника и не ведает, что происходящее с ним — попытка сохранить в живых Город, или, говоря точнее, Таможенника, так, по крайней мере, полагает Таможенник.

За Гримером пришли, как однажды пришли после операции в прошлом году. Еще недавно он бы согнулся, съежился, вжался в свое тело. А теперь поднялся легко, как будто сам хотел прогуляться. Не торопясь, вымыл руки. Посмотрел на свое лицо, провел по нему ладонями. Промыл глаза. Вернулся к столу, налил из графина воды, сделал несколько глотков. И поднялся. Комиссия Комиссией, а он — Великий Гример.

Ах, как легки, неторопливы и точны его шаги, да и действительно, кто в городе лучше владеет своим телом, чем наш Гример? Да и невозможно ему идти иначе. О Гримерах говорят, что они ошибаются один раз. Поэтому и точны его шаги как кошка, идет он по мягким коврам так, как будто каждый раз готовится к прыжку и не совершает его только потому, что нет жертвы. Забыл ли он коридоры Комиссий? Нет, не забыл, но так ли он шел тогда? Теперь иначе, а, все-таки, сердце нет-нет да и сожмется внутри. Остановится на миг и опять молотит по воздуху крылышками. Вот здесь, Гример помнит, была дверь, а теперь начало нового коридора направо. Теперь налево. Идущие справа и слева движутся почтительно и тоже как кошки, но, конечно, кошки худшей породы и, видимо, не первой молодости, отяжелели. Наконец вот оно — дверь. Вверху имя — Председатель. Гример вошел один. Хозяин вскочил навстречу. Значит, действительно все в порядке. В прошлом году не подымался, даже глаз не поднял, а когда поднял, сузил так, что и души сквозь щель не видно, и лицо уж на что было на Образец похожее, а в мгновенье стало незнакомым и даже нездешним. А этот вышел навстречу, усадил. Сам сел напротив, ноги сдвинул. Глаза красноватые, устал, значит, правда, причина усталости Гримеру не важна, но если в усталости и такая любезность — это вот важно. Уверился в себе еще больше, и голос стал опять мягким и бархатистым, а то уже внутри какой-то фистульного цвета приготовился выползать наружу. Приготовившийся убрал и наружу выпустил иной — свой, даже повеличественней.

— Слушаю вас.

Но тот ответить не успел. Открылась дверь. Председатель вскочил — Таможенник. Гример поднялся. Таможенник кивнул головой Председателю, руки не протянул, к Гримеру бросился с разгону, улыбнулся, обнял его. Вроде как у Таможенника ближе Гримера и друзей не было. Гример ответил сначала неловко и неуклюже, а потом засмеялся и тоже стиснул Таможенника. Пожалуй, посильней, чем тот его.

— Ого, ручки! Садись. — И сразу Председателю: — Дай-ка нам выпить.

— Вода. — Председатель налил и подал два стакана.

— Спасибо. А теперь иди, — Таможенник кивнул головой. — Ну, ручки, — Таможенник поводил плечами. — Даже слишком. Тебя бы к моим людям переместить, цены бы тебе не было, и как только ты этими клещами скальпелем работаешь?..

Вроде об одном говорит, о другом думает. Глазами луп — и взглядом внутрь залезает бесстыдно, как вор, которому воровать позволено.

— Готов? — Вот это уже со смыслом. Постукал Таможенник по низкому столику, поставил стакан. Ладонью провел по лицу сверху вниз.

— К чему? — Гример тоже постучал по столу пальцами, ах, какие у него были пальцы, в два раза тоньше, а красоты…

Таможенник вылупился на него до такой степени натурально, что Гример поверил его удивлению… Собрал улыбку Таможенник, как скатерть со стола, свернул, закрыл и, через свернутую, жесткие глаза сузив:

— Работенка тут одна предстоит, вот не знаю, справишься ли ты…

— По какой части?

Гример приготовился слушать интонации, ни одному слову Таможенника он не верил, а вот интонации, пожалуй, мог поверить. Но тот тоже не одну собаку на разговорах съел, пожалуй, почище Председателя мог кого угодно в любой угол загнать. Но только не Гримера. Может, он и не лучший Гример на самом деле в Городе, но не только для работы готовил себя Гример всю жизнь, да и после Комиссии опыт осел так, что во сне настороже.

— По твоей. Больше не спрашивай, но интонации мои не щупай, они без пульса, — ухмыльнулся, как волк зевнул. — По твоей.

— Обманываешь?

— Наполовину.

— На какую?

— На любую.

И дальше разговор перешел на Музу, что, мол, повезло Гримеру и прочая, что вчера Муза была первой дамой на вечере выбора, и что Таможенник любовался ею, и что, наверное, все будет хорошо, и что он сам, хмыкнул Таможенник, «будет служить у него на посылках». Из всей этой болтовни Гример ничего внутри не зафиксировал. И цену хорошим отношениям он знал, веселым вот таким, открытым, этот приемчик на Комиссии на нем не раз отрабатывали. Таможенник, конечно, виртуоз, но модель та же.

А это вот уже ближе к делу.

— Ты знаешь, почему тебе тогда на Комиссии подфартило?

Молчит Гример, слушает, интонацию прячет.

— Ведь это я. Ты моего партнера в дотаможенный период нечаянно на два номера назад отодвинул, а мне хватило. Так что я с тебя начал. Должник я твой, — опять волк зевнул.

Врет, что ли. Да какая разница. Для Таможенника — ему, Гримеру, или Музе, если не нужны, Уход назначить, что пальцем шевельнуть. Значит, нужен, коль лирика пошла. Встал Таможенник, обнял.

— Ну ладно, за словами и дело пролетит. — Позвал Председателя, тот вошел. Руки с плеча Гримера не снял. — Если с него хоть волосок слетит, — и уже без улыбки, даже волчьей, а может, и тут притворяется. Председатель смотрит: не проглядеть бы. — А то, как в анекдоте, не то что Уход организуем,