голос звучал все ближе, это чувствовалось шевелением волосков. Низкий тембр с природной хрипотцой звучал ровно, уверенно. Словно не на него открыли охоту. И словно не он сейчас охотился. Стальные нотки не давали усомниться в том, что он победит. Что это дело времени. Холодная мраморная глыба и то, выражала бы больше ненависти или хладнокровия, то есть больше эмоций.

— С*ка, ты их убил.

Максим же точно игрался: тихо подкрадывался и выводил жертву на ошибку. В чем она заключалась, я не знала. Я просто ползла. Тихо, медленно, но упорно.

Цель наемника, взявший роль охотника, продолжал скрываться в тени деревьев.

Пистолет в руке выжившего Рокки не знал куда целиться. Его руки ходили ходуном. А сам он прислонился к дереву, взяв в другую руку тот самый нож, пролетевший так близко и быстро, что донесся только звук полета.

Почему так тяжело дышать? И на грудь что-то давит.

Нет, Анна, ползи и не обращай внимание.

— Ты убил хороших ребят. Слышишь, Кравц, мать твою? На твоих руках кровь молодых ребят. Они даже не знали точную информацию.

Рокки дышал отрывисто, слова давались ему с трудом.

Не время об этом думать, Анна, не время.

Звук хлыста повторился. Мерзкий холодок пробежался по спине.

— Ты, подлый мерзавец, говоришь мне о крови? — прорычал скрывающийся в ночи. Его злость чувствовалась на расстоянии. Его недовольство сказанными словами прорезало воздух.

Нож приземлился ровно посередине раздвинутых ног Рокки, который слился с цветом комбинезона. Снег подле бока медленно окрашивался в алый.

— Тот самый, который хладнокровно расстрелял мирных жителей деревни, только из-за того, что они не хотели покинуть свои дома? Которые приютили и кормили военных, мать твою. Десятки детей, мужчин и женщин были расстреляны в упор. Ни в чем не повинные люди. Ты говоришь мне о крови?

— Это был приказ, Кравц, объяснить тебе что это?

— Приказ обезумевшего.

— Зря…

Рокки расхохотался. С хрипом, тяжело и очень отвратительно. Будто в последний раз.

— Сегодня или завтра, но ты сдохнешь, Кравц. Я тебе обещаю.

— Отключи бомбу, Иван. Сними с не повинной девушки бомбу, хотя бы умри достойно. Ты уже истекаешь кровью и недолго осталось, пока откажет рука. А дальше и тело.

Бомба? На мне?

Волоски встали дыбом.

Остановившись, я проверила бока и живот, где чувствовалась мешающая тяжесть. А когда рука нащупала что-то квадратное, явно не имеющее ко мне отношение я вовсе задрожала.

— Маакс…

Я впервые за многое время подала голос

— Макс, пожалуйста…

Протянула я испуганно. Голос дрожал, едва поддавался контролю. Но я звала.

Звала единственного, кто может помочь.

— Максим.

Взгляд оставался на месте, там, где рука нащупала эту бомбу, точно приклеенный. Страх въелся в кожу тошнотворным запахом.

— А твоя пташка бойкая, но глупая. Ей остались считанные минуты. Бомбу не снять и не обезвредить. Она ручной работы и только я знаю…

Что он знает, я не услышала. Я боялась отцепить взгляд или убрать руку, будто бомба на мне тут же взорвется. Зато хлесткий звук я расслышала, а следом тяжелый кашель, будто кто-то задыхался.

Задыхалась и я, когда одними губами повторяла одно и тоже. Я звала и звала…

Звуки задыхающегося человека прекратились, когда я почувствовала чужие руки на плечах. Я вздрогнула и заметно отшатнулась, несмотря на то, что звала именно его, несмотря на то, что ждала эти руки.

— Тише, это я, бабочка, это я.

Максим опустился на колени и встал со мной в один уровень. В глазах напротив бездна боли и страха. Голос дрожит, дыхание сбивается. Ни капли притворства. Можно ли сейчас быть уверенной в отсутствии всяких масок?

— Все хорошо, — повторили его губы. Мой голос, мой слух пропали. Девственная тишина окружила меня и только звон в голове мешал впасть в это спокойствие.

Мой взгляд считывал эмоции и искал правду.

Где настоящий Максим? В прошлом, который тайно обо мне заботился. Или который пару часов назад знать не знал о моих переживаниях, невозмутимо расхаживал по ненавистному ему дому и обедал с семьей, по чьей вине он попал на войну. Может сейчас, где он убил человека. Кажется, задушил. А еще быть может убил группу подкрепления. Сколько там было человек?

Мой слух не принимал абсолютно ничего. Я не различала звуки. А губы напротив шептали одно и тоже. Я едва понимала себя. Правильно ли было ему довериться? А вдруг у него не получится? Стоит ли уйти в забытье быстрее? Легче? Правильно ли я определила врага?

Вопросы роились в голове, точно пчелы в улье. Они приносили боль.

Руки напротив, кажется, оставили мои волосы, перестали щупать лицо и направились вниз. Холодный, тяжелый короб в боку под его пальцами дрогнул, а я словно умалишенная толкнула Максима и сползла назад.

— Нет, нет, нет…

— Все получится, — тихим голосом, полный просьбы.

— Нет, нет…

Я качалась, словно на ветру.

Доверия не было. Глупой влюбленности, которая могла быть ошибочной и сомнительной, не хватало. Его холод и безразличие оставили глубокие раны, которые кровоточили и приносили боль не хуже страха быть убитой. Не было информации. То, что я знала не добавляла ему в карму, а наоборот. Я вздрагивала каждый раз, как вспоминала стрельбу, полет ножа и харканье кровью мужчины. Который сейчас полу лежал, прислонившись к тому же дереву и смотрел на небо красными стеклянными глазами.

— О боже…

— Не смотри туда, — обзор Максим перекрыл, но было поздно. Раскинутые руки и кровь повсюду отпечатались и теперь мелькали перед глазами каждый раз, когда я моргала.

— Аня, посмотри на меня. Бабочка, ну же…

— Этого не может быть, просто не может.

— Аня…

— Не может… просто не может….

— Ты должна слушать меня, бабочка, посмотри мне в глаза…

— Ты убил человека…

— Мы теряем время, мне надо посмотреть, прежде чем…

— Чем что? — злобно крикнула я. — Ты устроил стрельбу, когда я пряталась за кустами. Ты метал ножи, когда я висела вниз головой. Ты убил человека, — пискнула я под конец.

И наконец посмотрела в его глаза. Я утонула. В моей памяти, кажется, Максим никогда так сильно не открывался. Никогда он себе не позволял выдать на показ свои страхи. Обычно он прятался за сотнями слоев невозмутимости, небрежности и уверенности в себе. Не позволял другим видеть свою слабость. Он шутил, источал ядовитый сарказм, убивал других словами и никогда не открывал свою душу.

Теперь полные влажности глаза горели болью, нежностью, страхом и отчаяньем.

Миг и влажные, холодные руки обвили мое лицо, порывисто и не сдержанно. По коже пробежалась дрожь, идущая от чужих рук.