или я свернусь, как улитка. Проклятый мешок ссохся и сузился от жара. Да поторопитесь, вы, растяпы! Я тут поджарился, как в духовке!

Гаррей мгновенно спешился и, схватив приятеля за руки, вытянул его из страшного убежища.

Старый траппер, раскрасневшийся, дымящийся, как жаркое, весь перемазанный жиром, был так отчаянно смешон, что мною и Билли овладел новый приступ веселья, продолжавшийся несколько минут.

Освобожденный Рубби не обращал уже никакого внимания на бессмысленный и обидный смех друзей, но сразу повел себя деловито. Подобрав с земли карабин, спрятанный под импровизированной палаткой из буйволиной кожи, Рубби внимательно его осмотрел и, убедившись, что драгоценное ружье в полном порядке, бережно положил его на рога буйволу. Затем, вытащив из-за пояса нож, он, как ни в чем не бывало, принялся за свежевание туши.

Когда улеглось наше стихийное веселье, нам захотелось узнать подробности приключения Рубби. Но первое время Рубби был глух к нашему законному любопытству, притворяясь обиженным на непочтительных друзей.

Гаррей догадался, что Рубби вымогает у нас водку. Угостив приятеля из фляги, на дне которой оставался еще добрый глоток жгучего агвардиенте, Гаррей смягчил старика траппера. Немного поломавшись, Рубби снизошел к нашим мольбам и рассказал свою причудливую историю.

— Давным-давно, — начал он, — когда вы еще бегали под столом, не помышляя о борьбе с гризли и краснокожими, лет сорок назад, я, как сегодня, чуть не изжарился в прерии. Не удивляюсь, — кивнул в мою сторону Рубби, — что молокосос, однажды принявший траппера за медведя, считает меня дураком. С капитана спрашивать нечего: где ему было угадать, на что способен старый Рубби. Но ты, дружище Гаррей, меня, признаться, удивил. Ведь с тобой мы знакомы не со вчерашнего дня. Дело было дрянь! — продолжал Рубби, отпив глоток из фляги. — Спохватившись немного раньше, я еще мог бы сломя голову убежать, но я был занят свежеванием туши, стоял, низко нагнувшись, и только по треску загоравшихся стеблей узнал о начале пожара. Момент был упущен. Удрать из пекла не представлялось возможности. Это я понял сразу. Не стану вас уверять, что я не испугался: старый Рубби порядком струхнул. Была минута, когда я не сомневался, что отправлюсь к праотцам, но в это самое мгновение взгляд мой упал на буйвола. Я, как видите, уже ободрал наполовину бедную скотину, и тут-то пришло мне в голову, что можно залезть под буйволиную шкуру и просидеть, сколько потребуется, в огнеупорной палатке. Пробую залезть — но шкура не прикрывает меня достаточно плотно! От первой идеи отказываюсь. Придумываю нечто получше: выпотрошить буйвола и улечься в его утробе, освобожденной от кишок и прочей дряни. Задумано — сделано! Вспарываю бока животному, выматываю кишки и залезаю, как в распоротый мешок, ногами вперед. Хорошо, что я поторопился: пожар в прериях шутить не любит! Смерть прошла от меня на волосок. Не успел я укрыться в «спальном мешке», как со свистом нахлынуло пламя и чуть не подпалило мне уши!

Намек на отсутствующие уши был одной из любимых шуток Рубби, и мы с Гарреем наградили его незатейливое остроумие снисходительным смехом.

Однако самодовольное квохтанье Рубби, изображавшее, надо думать, смех, настолько затянулось, что терпение наше лопнуло.

— Не томи нас, старик! — прервал его Гаррей. — Что было с тобой дальше?

— Ого-го! — отозвался старый траппер. — Пожар начисто вылизал прерию. Там, где он прошел, не осталось ни одной змеи. Это был рев, свист, шип. Стебли щелкали, как тысяча бичей. Я чуть не задохся в дыму, но успел занавеситься шкурой буйвола. Руки дрожали от слабости, когда я ее подтыкал. А потом… потом, я сидел ни жив ни мертв в нутре буйвола, покуда все не кончилось и не подоспели вы, друзья!

Рубби, как печатью, скрепил свой рассказ проклятием и вновь принялся за свежевание туши, продымленной и прожаренной на степном огне.

Мы помогли Рубби и вернулись втроем на стоянку с филейными и другими не менее аппетитными частями буйвола. На ужин у нас было разнообразное меню: жареная рыба, бифштексы, язык и мозги.

Нельзя было пожаловаться на гостеприимство прерии.

Глава XXVIII

МЕЗА

Мы позавтракали бизоньим жарким, приправой к которому послужил наш великолепный аппетит, и выпили по кружке свежей воды из ручья. Сели на лошадей и направились к возвышенности в глубине равнины.

Этот холм был для спутников моих как бы вехой на прекрасно знакомом пути. Дорога вела прямо к нему, и через десять миль тяжелое путешествие должно было кончиться.

Холм, лежавший к северо-востоку от селения, был из нее виден только в ясную погоду.

Я был поражен своеобразием возвышенности среди ровной прерии. Уже давно горел я желанием ее исследовать, но мешали обстоятельства.

По очертаниям своим гора напоминала огромный сундук, брошенный среди прерии. Склоны ее казались издали отвесными, а вершина — плоской. Темная полоса, похожая на парапет, тянулась вдоль гребня, покрытого кустарником. Ее не трудно было заметить вследствие резкого контраста с отвесными, почти белоснежными склонами.

Такие горные образования называются по-испански «меза» (столы), так как их плоские вершины похожи на доску стола.

По мере приближения к своеобразному холму любопытство мое возрастало. Мне уже приходилось видеть подобные возвышенности по течению Миссури и в стране навахов, к западу от Скалистых гор; плоскогорье Льяно-Эстакадо также напоминает огромный стол.

Но этот холм отличался правильностью формы и гладкой, блестящей поверхностью склонов. Впечатление усиливалось тем, что он стоял одиноко, вокруг него не было ни одной вершины. Едва маячили вдали горы, окаймляющие Рио-Гранде.

Мы подъехали ближе. Вид мезы изменился: она потеряла свою геометрическую строгость. Неглубокие борозды покрыли склоны. Ребра были зазубрены.

Природа не заботится о правильности линий в явлениях большого масштаба, только ничтожные маленькие кристаллы совершенны по форме.

Холм вблизи сильно проигрывал, но все же был очень живописен. Какая недоступная вершина! Круча! Отвесная стена в пятьдесят метров. По словам моих спутников, превосходно знавших местность, никто до сих пор на нее не взбирался.

До подошвы горы оставалось не