таланта Гоголя. Однако все подвинулись к столу, и чтение началось. С первых же фраз стало ясно — страхи необоснованны. Слушателей охватило чувство, что они присутствуют у колыбели нового гоголевского шедевра. Гоголь читал примерно час с четвертью; закончив, он, уставший, быстро ушел к себе наверх, осыпаемый восторженными похвалами. Было около полуночи, и в такой час Гоголь обычно уже спал. Но Аксаковы не расходились; все сразу же вспомнили, что Гоголь неоднократно опускал руку в свой громадный карман, как бы собираясь что-то оттуда вытащить. По-видимому, он только ждал момента, чтобы пригласить к чтению.

Поутру С. Т. Аксаков поднялся в комнату Гоголя, и они обнялись. Лицо Гоголя просветлело; он назвал своего старого друга Фомой Неверным. Гоголь взял у всех присутствовавших на чтении обещание, что они обдумают и выскажут ему свои мысли по прочитанному.

С. Т. Аксаков сдержал слово; 27 августа он послал Гоголю письмо как с указанием достоинств текста, так и с целым рядом замечаний. Гоголь пришел в восторг; он сразу же в наемном экипаже приехал в Абрамцево, не желая даже несколько часов подождать Константина, который привез бы его с собой без излишних трат. Он прожил целую неделю до 6 сентября. Однако чтений больше не было; Гоголь считал другие главы недостаточно отделанными. К такому мнению он пришел после реакции С. П. Шевырева и А. О. Смирновой-Россет, которым их читал. Позднее в этом году Гоголь еще раз приезжал в Абрамцево 21–27 сентября.

Рассказ о последних посещениях Гоголем Абрамцева в 1851 году воспринимается как элегия. С. Т. Аксаков вспоминает: «…Он был необыкновенно со мною нежен и несколько раз, взяв меня за руки, смотрел на меня с таким выражением, которого ни описать, ни забыть невозможно»[77]. Хозяева приглашали Гоголя остаться до 20 сентября — дня рождения С. Т. Аксакова, но он спешил в Васильевку на свадьбу сестры, назначенную на 1 октября. Однако, приехав в Москву около 25 сентября, С. Т. Аксаков с удивлением узнал, что Гоголь, остановившийся по пути в Оптиной пустыни, неожиданно вернулся, ибо почувствовал нервное расстройство. С. Т. Аксаков увез его в Абрамцево. Гоголь постоянно переживал: то ему казалось, что он сухо простился с С. Т. Аксаковым накануне несостоявшегося путешествия в родные пенаты, то тревожился, что мать и сестры будут огорчены из-за его отсутствия в Васильевке в столь торжественный день. Только 1 октября Гоголь наконец-то пришел в себя — после того, как отстоял обедню в Троице-Сергиевой лавре. Вечером Гоголь был весел, он без конца пел украинские песни. О таких минутах рассказывает Ефим Максимович: «Молчаливый вообще человек был Николай Васильевич, и редко на них веселость находила. Зато уж коли найдет, бывало, такой стих, так прямо удержу нет… Среди залы вприсядку пустится, ногой притопывает и поет: „Нехай так! Нехай так!“»[78]. 3 октября Гоголь возвратился в Москву.

Зиму 1852 года С. Т. Аксаков провел в Абрамцеве. Получив горестное известие о кончине Гоголя, он 23 февраля собственной рукой написал письмо Ивану и Константину (а не продиктовал!) с пометкой «Одним сыновьям!». В этом письме он попытался разобраться в своем отношении к покойному. Суть его — в следующих словах: «Я не знаю, любил ли кто-нибудь Гоголя исключительно как человека. Я думаю, нет: да и это невозможно… Я признаю Гоголя святым, не определяя значения этого слова. Это истинный мученик высокой мысли, мученик нашего времени и в то же время мученик христианства…»[79].

Уже 28 марта С. Т. Аксаков извещает Смирнову-Россет: «С 21 февраля я погружен в одно занятие: я пишу или диктую о Гоголе. Я начал писать без плана, что приходило мне в голову; но потом начал писать „Историю знакомства и переписки с Гоголем“»[80].

В «аксаковский период» круг гостей Абрамцева как бы распадается на две части. К одной группе принадлежали маститые литераторы: С. П. Шевырев, М. П. Погодин, М. Н. Загоскин, И. С. Тургенев, А. Н. Майков, к другой — славянофилы А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, фольклорист А. Ф. Гильфердинг. Первых привлекал отец, вторых — сыновья.

С. Т. Аксаков сблизился с Тургеневым в начале 1850-х годов. Во время ссылки молодого автора «Записок охотника» в Спасское-Лутовиново они активно переписывались. Тургенев высоко ценил дух аксаковского дома, а в Сергее Тимофеевиче он видел прообраз собственной старости. Именно этим объясняется необыкновенная сердечность их отношений, что особенно бросается в глаза на фоне того, что славянофильская часть семьи — не только Иван и Константин, но и Вера — не питали больших симпатий к Тургеневу. Они признавали его как художника, но жизненную философию Тургенева Константин называл «гастрономической», имея в виду то, что последний, будучи убежденным реалистом, в каждом явлении выделял прежде всего материальную сторону.

Тургенев несколько раз посетил Абрамцево. Он не был любителем рыбной ловли, но, желая сделать приятное хозяину, часами просиживал с ним на Воре. В дневнике B. C. Аксаковой подробно описывается приезд Тургенева в январе 1855 года. За обедом он неизменно резервировал себе место рядом с Сергеем Тимофеевичем, как бы подчеркивая, что в соседстве с прочими ему не столь уютно. Действительно, он чуть не довел Константина до обморока своим заявлением, что знаменитое письмо Белинского Гоголю выше всех существующих религий.

Рядом с Хомяковым, который казался B. C. Аксаковой воплощенной духовностью, Тургенев воспринимался как крайний материалист. Правда, прощаясь при отъезде, Тургенев уверял хозяйку Ольгу Семеновну, что он не безнадежен, и обещал в следующее воскресенье сходить к обедне.

Упорный труд окончательно подорвал здоровье С. Т. Аксакова. Последние годы жизни он был практически слеп. Ему пришлось проститься с любимым занятием; сидеть долгие часы с удочкой у него уже не было сил. В стихотворном послании А. Н. Майкову, тоже страстному рыболову, С. Т. Аксаков писал в октябре 1857 года:

Внезапной хвори Я пленник стал. Что знаем мы? Гляжу на берега я Вори В окно, как пленник из тюрьмы… Прощайте ж, горы и овраги, Воды и леса красота. Прощайте вы, мои «коряги», Мои «ершовые места».

С. Т. Аксаков скончался 30 апреля 1859 года. Через год умер от чахотки Константин.

Абрамцево