Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я писала маме: «Мы танцевали на веранде, а крышу у нас над головой образовывали розовые бумажные цветы и белый муслин, прикрепленный к ветвям и как две капли воды похожий на туманную дымку в саду в пору цветения миндальных и яблоневых деревьев. Пятна света падали с потолка, словно огромные розовые соцветия. Их отражения дрожали, расплывались по натертому до блеска полу.
Я была в шифоновом платье, которое ты мне прислала. Казалось, меня окутывало облако. Словно из тончайших перистых и кучевых облаков ты скроила одежду и сшила ее серебряными нитями звездных лучей. Она колыхалась и растекалась волнами вокруг меня. Я вплела жасмин в волосы и большой букет его приколола к платью, вполголоса повторяя слова из «Песни облака» Шелли.
Не имея здесь ни родных, ни друзей, я обратилась за одобрением к большому зеркалу. Каждый гадкий утенок, милая мамочка, с детства мечтает о лебединых крыльях и с надеждой глядит в зеркало, ожидая всякий раз чудесного превращения.
Из зеркала на меня смотрела девушка в прелестном платье, украшенном белыми цветами; у нее были бледные щеки, дорогая ма, и большие глаза; волосы легкой тенью обрамляли лицо.
«Ну что ж, — сказала я, обращаясь к своему отражению, — ни разу за все свое безгрешное существование ты не прожигала жизнь, любезная дама. Начни сегодня, не то, как знать, вдруг завтра будет поздно. Кто не смеется, тот должен плакать».
И, так сказать, намотав на ус это мудрое изречение, я вышла к гостям».
Мужчин на балу было больше, чем дам, и у меня мгновенно появился пылкий кавалер — высокий, нескладный тип с торчащими, как у моржа, усами. Да, именно тип, никакими иными словами его не опишешь. Я протанцевала с ним несколько танцев, а потом Рыжая Борода пригласил меня на вальс. Потом мы молча сидели при лунном свете под цветущим апельсиновым деревом. Для меня это были самые приятные минуты за весь вечер.
Весь следующий день шли теннисные соревнования, а вечером все развлекались на костюмированном балу. Какой-то бородатый фермер шести футов росту, напялив чепец и детский передник поверх короткой юбочки, изображал Крошку Нелл. Субъект с моржовыми усами в черно-красном халате никак не мог решить, кто он — Мефистофель или Красная Шапочка. Дядя Сэм нацепил вместо шляпы на голову китайский фонарь и во всю ухлестывал за Тотти. У Тотти была светлая бородка. Многие дамы напудрили волосы, наскоро смастерили себе накидки и целые костюмы из ситцевых занавесок. Было там и привидение в белых простынях, и Тетушка Салли.
У меня нашелся черный веер и кружевной шарф; я воткнула в волосы красную искусственную розу, накинула поверх нее шарф, надела широкую черную юбку, узкий корсаж и превратилась в испанскую танцовщицу.
Чтобы до конца выдержать стиль, надо было танцевать. И когда этого потребовали хозяин и хозяйка, я закружилась в испанском танце, том самом, который давным-давно, еще в мои школьные годы, вызвал неодобрение отца.
Гости, сидевшие вокруг ярко освещенной танцевальной площадки, аплодировали, но, по всей видимости, танец мой явился причиной драки, которая разгорелась на рассвете. Мужчины ночевали в бараках, и кто-то отпустил замечание, вызвавшее гнев Рыжей Бороды. Оба они вышли из барака и сцепились. Рассказала мне об этом старшая сестра Рыжей Бороды.
Мои родители ничего не узнали про этот случай; они, без сомнения, решили бы, что не дело гувернантки плясать, как испанская цыганка.
Многодневное празднество закончилось разъездом гостей верхом и в экипажах, среди облака пыли и громких прощальных криков. Долговязый фермер с моржовыми усами встал в коляске во весь рост и исполнил «Кэтлин Мэворнин».
Когда наступили жаркие месяцы, хозяева решили вернуться в Викторию. Я уехала вместе с ними.
Рыжая Борода во многом лишился своего обаяния, когда сбрил бороду. Теперь он выглядел вполне заурядным молодым человеком; но я чувствовала, что нас по-прежнему связывает непонятное влечение. За несколько дней до прибытия дилижанса он пришел в классную комнату, где я сидела, исправляя тетрадки.
— Я уезжаю на дальнюю ферму, — сказал он. — И вот пришел попрощаться.
— Прощайте, — сказала я.
После нескольких попыток завязать разговор на общие темы он спросил меня напрямик — не говорил ли мне кто-нибудь, что он помолвлен с девушкой, на которой, как ему известно, отец хотел бы его женить.
— Да, — отвечала я.
— Это неправда, — сказал он.
— В самом деле? — Я притворилась равнодушной и продолжала исправлять тетради.
Скажи он что-нибудь такое, что обычно говорят влюбленные, я наверняка не осталась бы столь непреклонной. Но он ничего такого не сказал. Я решила, что он боится рассердить своего отца. Гордость моя была уязвлена. «Рыцарь склонил увенчанную перьями главу и смирил огонь, пылавший в сердце», — записала я в блокноте, разумея под рыцарем себя.
За пределами фермы лежал Уайт Клиффс, район опаловых приисков, и поездка туда дала мне тему для романа. Опал, черный опал, должен был стать эмблемой Австралии. Много позднее, когда вышел мой первый роман «Пионеры» и Хью Троссел, кавалер креста Виктории, развеял все мои предубеждения относительно любви и брака, я совершила путешествие в Лайтнинг Ридж, на места добычи черного опала; а воспоминания о Рыжей Бороде и той первой вылазке в глубь страны вплетены в ткань повествования «Черного опала».
Тот же знаменитый дилижанс «Кобба и К°», желтый с красными колесами, доставил все семейство в Брокен-Хилл, только другой дорогой — сначала по равнине, потом через каменистое тесное ущелье.
На империале дилижанса вместе со мной и моими питомицами ехала семья скупщика опала из Уайт Клиффса. Они были русские евреи. Отец бежал от погрома из Одессы; жена и дети только недавно приехали к нему. Жена все еще оплакивала свою мать. Я очень подружилась с младшей девочкой. Это была премилая девчушка с яркими лентами в волосах.
— Мисс Причард, дорогая, — все твердила она по-русски — по-английски она не понимала и не говорила ни слова. Отец сказал ей, как меня зовут. Почти все время долгого пути мы с ней держались за руки.
Я записала в свой блокнот: «Когда мы свернули в ущелье, за мрачными громадами гор садилось солнце. Внушительно и величаво вздымались бесплодные вершины среди пламени
