— Хотя кто-то, возможно, отмахнется от всего этого, — ткнула подбородком в сторону компьютерного экрана Эди, — как от пустой злобной болтовни, лично мне просто жутко страшно.

Вспомнив свое собственное религиозное воспитание, она отвернулась от компьютера. Ее дед был ревностным христианином-евангелистом, убежденным в том, что Библия дословно воспроизводит то, что Бог говорил на ухо пророкам. И подобно этим внушительным фигурам Ветхого Завета, он ежедневно кормил своих близких ультраконсервативной смесью адского пламени и вечного проклятия. Не в силах вынести этого, мать Эди бежала из дома в возрасте шестнадцати лет. Сама Эди продержалась чуть дольше, совершила поспешное бегство в день своего восемнадцатилетия, поступив в Университет Джорджа Вашингтона. Тот день, когда она села в автобус, уезжающий на север, стал последним, когда она разговаривала со своим дедом по материнской линии Конвеем Миллером.

На протяжении первых двух месяцев Эди скрепя сердце старалась поддерживать отношения с дедом, однако когда ее письма стали возвращаться назад нераспечатанными, она поняла намек. Она покинула не просто свою семью, она покинула паству. Ее официально заклеймили изгоем. Прошло еще целых пятнадцать лет, прежде чем Эди снова вошла в церковь. Духовенство церкви Святого Мэтти представляло собой эклектическую смесь женщин-священнослужителей, дьяконов-гомосексуалистов и супружеских пар из представителей различных рас. Люди всех мастей и племен объединились в общем веселье. Благословенное сборище. Эди сама не могла сказать, не было ли это своеобразным протестом против религии ее детства, но ей нравилось по воскресеньям ходить на службу в церковь Святого Мэтти. Можно не сомневаться, дед каждую неделю ворочался в могиле.

— Судя по всему, этот Стэнфорд Макфарлейн — главная рыба в очень мутном пруду, — нарушил молчание Кэдмон, снова привлекая внимание Эди к экрану компьютера. — По моему опыту, люди, пожираемые пламенной ненавистью, прикрывающиеся любовью Господа, являются самыми опасными из всех, кто есть под небом.

— Просто почитай газеты. Религиозный фанатизм является глобальным феноменом.

— Отсюда встает вопрос… зачем группе фанатиков-христиан похищать одну из наиболее почитаемых религиозных реликвий?

Повернувшись к Кэдмону, Эди пожала плечами:

— Понятия не имею.

— И я тоже. Но я решительно настроен найти ответ.

За окном гостиничного номера начался новый день, сырой и холодный. Ни один лучик солнца не дарил ни проблеска ложной надежды. Эди смотрела сквозь голые кроны деревьев на извивающуюся процессию фар: с раннего утра люди погружались в вызывающий зависть мир рождественских покупок и праздничных вечеринок на работе.

Она вздохнула, оставляя своим дыханием туманное пятнышко на оконном стекле.

— Еще не все потеряно, — произнес у нее за спиной Кэдмон.

Вздрогнув от неожиданности, Эди обернулась к нему, только теперь понимая, насколько же заметным было уныние, заполнившее ее мир.

— Тогда почему мне так трудно найти ответ, в котором есть хоть какой-то смысл? Не знаю, как ты, но я всю ночь крутилась и ворочалась, пытаясь понять, зачем какому-то бывшему полковнику морской пехоты, владеющему фирмой наемных солдат, убивать доктора Паджхэма? — Она подняла руку, останавливая возражения. — Знаю, в мире библейских реликвий «Камни огня» занимают особое место. Но неужели обязательно нужно было…

Услышав глухой стук, Эди бросилась к входной двери и подобрала с коврика только что принесенный бесплатный свежий номер «Вашингтон пост». Пропустив материал на первой полосе о террористической атаке в Национальной галерее искусств, быстро пролистала газету, ища заголовок, фотографию или хотя бы маленькую заметку, затерявшуюся в хронике происшествий, — все, что угодно, о трех убийствах в музее Гопкинса.

— В газете ничего нет… как такое может быть? Определенно, к этому времени тела доктора Паджхэма и двух охранников уже должны были обнаружить. — Она в сердцах бросила газету на незаправленную постель.

— С момента совершения убийств прошло меньше двадцати четырех часов, — спокойно напомнил Кэдмон.

Он только что принял душ и побрился, чем объяснялось, почему он наполовину раздет, а мокрые рыжие волосы облепили голову. Только сейчас Эди наконец впервые по-настоящему рассмотрела, какие у него широкие плечи и накачанные мышцы.

— Да, но ночная смена должна была обнаружить трупы. Охранникам полагается обходить музей каждые полчаса. И я точно знаю, что Линда Альварес из бухгалтерии приходит на работу ровно в семь утра. Она должна пройти как раз мимо кабинета доктора Паджхэма… — Эди осеклась, сраженная внезапной догадкой, и пробормотала: — Как только полиция изучит журналы системы безопасности музея, станет ясно, что я находилась там, когда был убит доктор Паджхэм. То есть я сразу же превращусь в подозреваемую.

— Едва ли в подозреваемую, — заметил Кэдмон.

— Ну, хорошо, согласна, в человека, представляющего интерес для следствия. Кажется, в полицейских сериалах это называется так?

Эди оглядела в настенном зеркале свою помятую физиономию. Почувствовав жжение слез, поспешно повернулась к Кэдмону спиной, опасаясь, что плотина вот-вот рухнет. Она боролась с неудержимым желанием расплакаться со вчерашнего вечера и, сказать по правде, уже устала от борьбы. Устала быть сильной. Ей просто хотелось свернуться клубком в незаправленной кровати, накрыться толстым одеялом и дать волю слезам. Но она не могла. Она почти не знала Кэдмона Эйсквита, и если сейчас отпугнет его от себя, ей придется защищать себя самой, как уже не раз случалось в прошлом. В детстве мать по нескольку дней оставляла ее без присмотра.

— Извини за то, что выплеснула на тебя столько эмоций. Просто я… — Эди вонзила зубы в нижнюю губу, стараясь сдержать слезы.

Стоя к Кэдмону спиной, она услышала, как он босиком приблизился к ней. Затем почувствовала на плече его теплую руку.

— Не надо стесняться своих переживаний.

— Легко тебе так говорить… ты у нас рыжеволосый столп силы.

— Неправда.

Кэдмон мягко развернул ее к себе, заключая в объятия. Поскольку его рост был где-то в районе шести футов трех дюймов, голова Эди оказалась как раз в уютной нише его веснушчатого плеча.

Она закрыла глаза, упиваясь теплом его упругого, сильного тела. Ей было так хорошо в объятиях Кэдмона. Хорошо настолько, что она вспомнила о прошедшей бессонной ночи. Сколько раз ее подмывало вылезти из-под одеяла и забраться в постель к Кэдмону? Она сбилась со счета.

Опасаясь, что уступит этим своенравным позывам, прибегая к сексу как к самому действенному бальзаму, Эди поспешно высвободилась из объятий Кэдмона.

— Я должна позвонить в музей Гопкинса и выяснить, что, черт побери, там происходит, — сказала она, решительно направляясь к письменному столу, втиснутому между комодом и столиком с телевизором.