– Мы же здесь как-то раз отсиживали? – спросил Теодор. Рой проглотил последний ломтик мяса и кивнул.

– Три дня, кажется, – в ту ночь копы взяли их за бродяжничество. Они проповедовали на углу улицы. В Америке уже хуже, чем в России, кричал им той ночью какой-то худой лысый человек, пока их вели мимо его камеры к их собственной. И почему полиции разрешено бросать человека в кутузку только за то, что у него нет денег и адреса? А если деньги с адресом человеку в хуй не уперлись? Где же эта свобода, о которой столько говорят? Копы каждое утро выводили этого протестующего и заставляли целый день таскать стопку телефонных справочников вверх-вниз по лестнице. Если верить другим заключенным, только за прошлый год его арестовывали за бродяжничество двадцать два раза и уже устали кормить этого сраного коммунягу. Пусть хотя бы попотеет за свою болонскую колбасу и кукурузную кашу.

– Не помню, – сказал Теодор. – Что была за тюрьма?

– Неплохая, – ответил Рой. – Вроде на десерт давали кофе. – На вторую их ночь копы привели здорового накачанного мужика с изрезанной мордой по кличке Прыщеед. Его сунули в камеру с коммунягой, в конце коридора, сразу перед отбоем. Все в тюрьме слышали про Прыщееда, кроме Роя и Теодора. Он славился по всему побережью Мексиканского залива.

– Почему его так называют? – спросил Рой поддельщика чеков с закрученными усами, который сидел в соседней камере.

– Потому что этот гондон валит тебя на землю и давит тебе прыщи, – ответил тот. Подкрутил навощенные кончики черных усов. – На мое счастье, у меня всегда была хорошая кожа.

– На черта он это делает?

– Он их ест, – откликнулся другой, из противоположной камеры. – Поговаривают, что он каннибал и у него по всей Флориде закопаны объедки, но я не верю. Ему просто нравится внимание, вот и все.

– Господи, таких сукиных детей расстреливать надо, – сказал Теодор. Взглянул на шрамы от угрей на лице у Роя. Усатый покачал головой.

– Такого хрен убьешь, – сказал он. – Видели когда-нибудь отсталых, которые могут машину на своем горбу протащить? Я однажды летом работал у Нейплса на аллигаторовой ферме, где был такой. Как в раж входил – из пулемета не остановишь. Вот и Прыщеед такой же, – потом донесся шум в конце коридора. Очевидно, коммуняга не собирался сдаваться без боя, и это слегка развеселило Роя и Теодора, но спустя пару минут они услышали, как он плачет.

На следующее утро пришли трое широкоплечих мужиков в белых халатах и с дубинками, нарядили Прыщееда в смирительную рубашку и утащили в дурдом на другом конце города. Коммуняга после этого прекратил жаловаться на закон, ни разу не ныл о свежих царапинах на лице или волдырях на ногах, просто молча таскал телефонные справочники по лестнице, будто благодарный за то, что ему поручили такую ответственную работу.

Теодор вздохнул, оглядел синий залив, где вода в тот день была гладкой, как стекло.

– Звучит неплохо – кофе на десерт. Может, еще раз к ним попасться, передохнуть.

– Блин, Теодор, не хочу я ночевать в тюрьме. – Одним глазом Рой приглядывал за коляской. Пару дней назад он пролез в дом к каким-то старикам и позаимствовал эту коляску, когда отвалились колеса у прошлой. Задумался, сколько километров толкал Теодора с тех пор, как они покинули Западную Виргинию. Хотя в счете он был не силен, на его взгляд, они прошли уже под миллион километров.

– Я устал, Рой.

Теодор странно себя вел с тех пор, как прошлым летом из-за него они лишились работы в бродячем цирке. В заднюю часть шатра, пока Рой спереди пытался выжать деньги из зрителей, забрел мальчишка со сладкой ватой в картонном рожке – лет пяти-шести. Теодор божился, что мальчик просил помочь ему застегнуть штаны, но даже Рой в это не верил. Уже через минуту Билли Брэдфорд загрузил их в свой «кадиллак» и ссадил в нескольких милях посреди полей. Они даже не успели распрощаться с Блинчиком и Женщиной-Фламинго; с тех пор они пытались прибиться к другим труппам, но среди циркачей слишком быстро разошлись слухи о калеке-педофиле и его приятеле-жукоеде.

– Сходить за твоей гитарой? – спросил Рой.

– Не, – махнул рукой Теодор. – Сегодня не тянет на музыку.

– Тебе плохо?

– Не знаю, – сказал калека. – Просто как будто никаких просветов не видно.

– Хочешь апельсинов, которые нам отсыпал дальнобойщик?

– Ни хрена. Обожрался ими так, что хватит до Судного дня. До сих пор с них понос прошибает.

– Могу подвезти до больницы, – предложил Рой. – Вернусь за тобой через денек-другой.

– Больницы – они хуже тюрем.

– Хочешь, я за тебя помолюсь?

Теодор рассмеялся.

– Ха. Смешно, Рой.

– Может, в этом все дело. Ты утратил веру.

– Только не заводи опять эту шарманку, – сказал Теодор. – Я служил Господу по-всякому. И мои ноги это доказывают.

– Тебе просто надо передохнуть, – заявил Рой. – Найдем до темноты хорошее дерево, чтобы под ним переночевать.

– И все равно славно ведь звучит: кофе на десерт.

– Господи, хочешь чашку кофе – я тебе найду. У нас еще осталась мелочь.

– Жаль, мы больше не в цирке, – вздохнул Теодор. – Золотое было время.

– Ну что ж, если ты так думаешь, не надо было распускать руки с пацаном.

Теодор взял камешек и кинул в воду.

– Наводит на мысли, да?

– Что наводит? – спросил Рой.

– Не знаю, – пожал плечами инвалид. – Просто наводит на мысли, вот и все.

Было холодное февральское утро 1966 года – пятого года совместной жизни Карла и Сэнди. В квартире стоял дубак, словно в холодильнике, но Карл боялся: если постучится к домохозяйке внизу и попросит подкрутить термостат, то сорвется и придушит эту мымру ее поганой сеткой для волос. Он никогда не убивал в Огайо – не срал там, где кормился. Это правило № 2. Так что миссис Берчвелл, хоть и заслуживала расправы больше других, была неприкасаемой. Сэнди проснулась незадолго до полудня и перешла в гостиную, накинув на узкие плечи одеяло и волоча его край по пыли и грязи на полу. Свернулась дрожащим комочком на диване и ждала, пока Карл подаст чашку кофе и включит телевизор. Следующие несколько часов курила, смотрела свои мыльные оперы и кашляла. В три часа дня Карл крикнул с кухни, что пора на работу. Сэнди стояла за стойкой шесть вечеров в неделю и, хотя должна была сменять Хуаниту в четыре, всегда опаздывала.

Сэнди со стоном встала, затушила сигарету в пепельнице и скинула одеяло с плеч. Выключила телевизор, потом дрожала всю дорогу до ванной. Согнувшись над раковиной, сполоснула лицо. Вытерлась, изучила себя в зеркале, тщетно попыталась стереть желтые пятна с зубов. Накрасила губы красной помадой, подвела глаза, затянула русые волосы в вялый хвост. У нее все ныло и болело. Прошлой ночью, закрыв бар, она позволила работнику бумажной фабрики, который недавно остался без руки из-за моталки, нагнуть ее над бильярдным столом за двадцать баксов. В эти дни, с того проклятого телефонного звонка, брат за ней пристально следил, но двадцать баксов есть двадцать баксов, как ни посмотри. На такие деньги они с Карлом могут проехать полштата или оплатить счет за электричество за месяц. Ее все еще раздражало, как Ли сперва занимался своими темными делишками, а потом вдруг спохватился, что из-за нее лишится голосов. Тот мужик сказал, что отслюнявит еще десятку, если она разрешит сунуть в нее металлический крюк, но Сэнди посоветовала приберечь это для жены.