– Ты понимаешь? – повторил он.

– Да, сенатор. Конечно, я понимаю.

Пустота в груди. Это странное ощущение, противоположность тревоге или страху, которые всегда были для меня тяжелы, как горячий асфальт. Теперь я стал живым мертвецом. Когда смерть так близка, тело с нетерпением ожидает вечного покоя, избавления от души. Это просто тело. Оно пульсирует, гонит кровь и отмеряет удары, заполняя один час за другим. Тело – труженик, а душа – угнетатель. «Свободу трудящимся», – услышал я голос отца. Я чуть не захихикал. Тума тихо вздохнул. «Немедленно прекрати психовать», – негромко говорил кто-то на заднем плане.

– Якуб. Мне очень и очень жаль.

– Сенатор. Что теперь происходит?

– Скажи, что ты сейчас чувствуешь, Якуб.

– Моя жена там, сенатор?

– Ее здесь нет, Якуб. Уверен, она думает о тебе. Она будет присутствовать, когда я объявлю тебя национальным героем. Она будет на учреждении праздника в твою честь и стипендий твоего имени для молодых ученых. – Его речь то и дело прерывалась эхом, скрежетом или случайными паузами. – Якуб, я позабочусь о том, чтобы люди не забыли твое имя в ближайшую тысячу лет. Скажи мне, что ты сейчас чувствуешь. Как будто я твой друг и ты рассказываешь мне сон, чтобы не забыть.

Голос Тумы звучал ужасающе ласково. Словно шелк, в который завернут камень. Мягкий тембр, способный крушить империи. Под который неплохо и умереть. Ну вот, это слово наконец вырвалось.

– Умереть, умереть, умереть, – шепотом повторил я.

Тума это проигнорировал.

Я переместился к смотровому иллюминатору. Перед пурпурным ядром парил мохнатый торс и обвисшие ноги. Словно верующий, опустившийся на колени у порога храма, умоляя позволить ему войти. Гануш оглянулся на меня, все тридцать четыре глаза сияли. И радужки не менялись от света фонарика.

– Это напоминает момент, когда я чуть не утонул, – сказал я. – Я смотрел сквозь мутную воду вверх и видел солнце. И думал о том, что тону, но все же эта звезда согревала меня и светила, сжигая себя, чтобы дать мне спастись. Сейчас мне кажется, что тогда солнце тоже выглядело пурпурным. Но кто знает…

– Отлично сказано, Якуб. Я расскажу это всем людям снаружи, всем, кто хочет тебя слышать.

– Скажите Ленке. Передайте ей – я счастлив, что тогда не утонул. Что остался жив и встретил ее на той площади.

– Иди в… спальный отсек. Я должен… дать… кое-что.

Сигнал стал настолько слабым, что я не разобрал все слова.

Я поплыл в спальный отсек, нажал на рычаг фонарика, посветил в углы, ожидая найти что-то новое.

– …сними… спальный… маленький крюк…

Я снял спальный мешок с петель и позволил ему уплыть. Сон мне отныне не нужен. На стене, как Тума и говорил, обнаружился маленький крюк, нелепый фрагмент дизайна. Я за него потянул. Из стены выскользнул ящичек размером с книгу.

– …раскуси… немедленно… – произнес Тума.

Я открыл коробку, и оттуда в невесомость выплыл прозрачный пакет с двумя черными таблетками и листок с напечатанным суровым предупреждением «Не употреблять без разрешения ЦУПа!»

Я рассмеялся преувеличенно громко, чтобы Тума точно услышал.

– Благодарю, сенатор. У меня есть способ получше.

Связь пропала. Я не знал, услышал ли Тума мои последние слова. За стенами спального отсека меня ждал Гануш, все его глаза обратились ко мне в предвкушении. Да, есть способ получше. Еще час я должен дышать чистым кислородом, чтобы удалить из тела весь азот. Я представил, как пузырьки газа внутри меня растворяются, словно таблетка соды в стакане воды. Через час я присоединюсь к Ганушу в дальнем космосе и предам прах деда Вселенной прежде, чем умру сам. Я поплыл на кухню, достал последнюю банку «Нутеллы» и тоже сунул в карман. Этот час будет долгим. Я ждал, думал о первых днях в космическом агентстве, о потере веса, постоянной жвачке, о боли.

Эти бледные воспоминания о подготовке к выходу в космос вызвали знакомую тошноту, словно ногтем по животу царапнули. Мое тело зажато в тяжелом водолазном костюме, рот забит кислородной смесью, тренировочный бассейн подсвечен голубыми лампами и воняет хлоркой. По периметру длиной в километр ходили люди и записывали в желтые блокноты мои результаты. Когда меня в первый раз вырвало, маска соскользнула, и желчь с арахисом выплеснулась в бассейн. Я вдохнул и тотчас же получил взамен литр грязной воды в глотку. Подъем напоминал скалолазание, мышцы и вены раздувались от крови, на поверхности играли тени.

Мы испробовали много способов – таблетки от тошноты, разные виды масок, расслабляющие упражнения, но все тренировки заканчивались одинаково. И не потому, что я боялся замкнутых пространств. У меня была уникальная разновидность клаустрофобии. Тренировочный бассейн не казался мне темным шкафом, он был как тысяча соединенных шкафов, без дверей и без выхода. Можно было плавать, плавать и плавать, в каждом метре ощущая то же молчание и одиночество, ту же покинутость. Я не мог с этим справиться. Или, может быть, просто был нездоров из-за физической нагрузки при дайвинге. Мы не знали точно. Наконец, после стремительной потери веса и ухудшения сердечной деятельности, подготовка к выходу в космос завершилась на неделю раньше. Мне сказали, что вероятность реального выхода в космос очень мала, и я с радостью это принял.

Я не мог понять, почему все еще боюсь этих бесконечных шкафов, пустоты снаружи, напоминающей о тех тренировочных бассейнах. Ведь там все должно кончиться. Никто больше не наблюдает, никто не подумает обо мне плохо. Близился мой конец, но тошнота отступать не желала.

Гануш прервал мои размышления.

– Скоро ты присоединишься ко мне, – сказал он.

– Похоже, ты прав.

– Твое племя тебя покинуло.

– Что-то вроде того.

– Не тревожься, тощий человек. У меня большой опыт. Мы с тобой вместе займемся исследованием Начала.

Я отбросил фонарь и поплыл к входу в шлюз, расположенному в конце Коридора 4. Я продвигался медленно, касаясь стен «Яна Гуса 1», запоминая их трещины, темные и неживые, испытывая вину, словно это я каким-то образом вытянул жизнь из доверенного мне космического корабля. Инкубатор, который четыре месяца нес меня, согревал, кормил, чистил и развлекал, теперь превратился в бесполезную оболочку. Излишне дорогой ящик. Но он привел меня к Чопре, и он не виновен в том, что сдался перед неведомой силой иных миров. Я закрыл за собой компрессионную дверь. И открыл люк во Вселенную.

Я вышел наружу, трос скользнул по борту корабля, а нефильтрованный вакуум окружил меня, как вода в ванне. Вдали силуэтом в пурпурной буре виднелся Гануш. Я не боялся ничего, кроме тишины. Скафандр был сконструирован так, что я не слышал шипения выделяющегося кислорода, и потому в ушах звучали лишь слабые вибрации легких и сердца. Шум мыслей в теории казался достаточным, однако в реальности успокоения не приносил. Без фонового шума кондиционеров, гула далеких двигателей, скрипов старых домов и урчания холодильников тишина небытия становилась реальной настолько, что мог обделаться любой самопровозглашенный нигилист.