Постановление собора гласило:

«Граф Тулузский Раймонд, виновный в тех двух статьях,[35]с давних пор и по разным причинам признанный неспособным управлять страной в интересах веры, должен быть навсегда исключен от государственной власти и жить вне земли своей, в приличествующем ему месте, и там, принесши достойное покаяние по грехам своим. Ежегодно он будет получать на содержание четыреста серебряных марок… Все же домены, какие крестоносцы отняли от еретиков, их соумышленников и укрывателей вместе с городами Монтобаном и Тулузой, которые более всего повреждены ересью, должны быть предоставлены с сохранением прав католических мужчин и женщин и церквей, графу Монфору, мужу храброму, более всякого другого содействовавшему успеху этого дела».

Раймонд VI ясно понимал, что Четвёртый Латеранский собор своими постановлениями фактически узаконивает разграбление Лангедока. Он был настолько удручён решением Иннокентия, что попросил у него аудиенции. Он даже представить не мог, что потеряет свой главный город — Тулузу. Однако Иннокентий лишь посочувствовал Раймонду и в весьма туманных формах пообещал когда-нибудь вернуться к этому вопросу, разумеется, если граф будет вести себя как истинный католик.

Но надо знать графа Раймонда VI. Он просто не мог допустить такого уничижительного приговора, фактически лишающего его родовых земель. Стоит ли удивляться, что граф снова взялся за оружие.

Монфор, окрылённый поддержкой папы, завоёвывал всё новые и новые земли, убивая местных жителей и изгоняя владельцев земель. Но не всё так гладко шло у крестоносцев. Знатные сеньоры, незаконно лишённые своих владений, уходили в леса и горы, уводя с собой преданных им людей. Сплотившись вместе, они вели партизанскую войну против захватчиков, и порой весьма успешно. К ним присоединялись со своими людьми и владельцы неприступных замков в горах. Война шла с переменным успехом. Симон де Монфор, уставший от бесконечных сражений, никак не ожидал, что захваченные территории могут быть отвоёваны законными владельцами. Ему приходилось воевать за них вновь и вновь. Летом 1218 года в одном из боев он погиб. Армия крестоносцев осталась без своего отважного предводителя.

На протяжении нескольких лет почти на всей территории Лангедока происходили сражения. Казалось, победа близка. Жители начали восстанавливать хозяйство, отстраивать заново селения и города.

В 1222 году старый граф Раймонд VI Тулузский умер, и его молодой сын стал графом Раймондом VII. Жизнь почти вернулась в прежнее русло. Однако победа тулузцев и изгнание крестоносцев подрывали авторитет Римской церкви. И папа объявил новый крестовый поход.

В союзники он взял французского короля Филиппа-Августа, которого не покидала надежда заполучить богатые южные земли. К тому же сын Симона де Монфора, которому были очень нужны деньги, продал свой титул графа Тулузского, якобы доставшийся ему по закону, не кому-нибудь, а самому королю. Новый поход стал удачным началом покорения независимого Лангедока. Крестоносцы захватили Каркассон, Безьер, Авиньон, но Тулузу им покорить не удавалось. Сознавая силу сопротивления, захватчики изменили тактику. Они стали уничтожать сады, виноградники, сжигать урожаи, убивать скот. Жизнь в графстве стала невыносимой. Люди умирали от голода и болезней, боялись выходить на улицу, где орудовали банды кровожадных солдат. Видя, в какое положение попала страна, молодой граф Тулузский Раймонд VII в 1229 году решился на переговоры с завоевателями. Он подписал соглашение в Мо. В Лангедоке начали хозяйничать инквизиторы. Они наводили порядок в стране и безжалостно уничтожали ересь.

Граф Тулузский не избежал позора. Будучи отлучённым от церкви, он должен был пройти испытание-покаяние. Перед входом в кафедральный собор с него сняли оружие, доспехи, обувь, платье и оставили в одном белье. Папский легат сопровождал графа к подножию главного алтаря. В руках у него были розги. Пока граф шёл по длинному нефу собора, легат бил его розгами. Толпы людей, собравшиеся в храме, наблюдали это унижение. Подойдя к алтарю, Раймон пал ниц.

— Граф Тулузский, — громогласно объявил легат, — в силу власти, дарованной мне святым Отцом, я снимаю с тебя и с твоих людей отлучение, которое в разное время было произносимо против тебя.

Однако, примирившись с Церковью, Раймонд не примирился со своей судьбой поверженного государя…

Слушая рассказ Ивана об альбигойской войне, друзья шли через лес в обход лагеря крестоносцев. Стоять на месте было холодно. Они решили поискать лазейку к Монсегюру. Крестоносцы не могли окружить всю гору плотным кольцом, с восточной стороны наверняка были неохраняемые подходы. Иван, знакомый с этой местностью, вполне мог вспомнить секретные тропинки.

Оболенский тем временем завершил свой рассказ:

— После подписания договора в Мо в 1229 году французы стали хозяйничать на лангедокской земле. Война, казалось, затихла. Но на самом деле вулкан просто спал. Десять лет французы и католические прелаты устанавливали законы в Лангедоке и рассчитывали теперь на полную победу. Но надо знать провансальцев. Они привыкли к свободе. Чтобы сломить этот народ, нужно сломить несколько поколений. А чуть больше десяти лет разве срок? Вулкан стал просыпаться в 1241 году. Я хорошо помню, как инквизиторы приехали в Тулузу, чтобы карать еретиков. Мне тогда было восемнадцать лет…

— А мы попали в 1243 год, — сказала Аня.

— Совершенно верно. И тогда тоже был декабрь. Два года назад мой отец — его имя Рауль де Брюи — отправил меня с важным письмом в Монсегюр. Дорога была очень опасной. Кругом инквизиторы, крестоносцы…

— Послушай, Вань, — Саша в упор посмотрел на Оболенского. — Раз твой отец отправил тебя в Монсегюр, значит, замок был ещё свободен от крестоносцев. Ты же сам говорил, что, вроде, война утихла. Почему сейчас он окружён воинами? Что произошло за эти два года?

— Много чего, — вздохнул Иван. — Я не всё до конца вспомнил. Какие-то отрывочные моменты из жизни. Дайте ещё время, и я всё вам расскажу. Чтобы правильно сложить мозаику, нужно внимательно рассмотреть каждое стёклышко.

Дальше они шли молча. Справа, среди деревьев, мелькали бесконечные огни костров.

— Господи, когда же этот лагерь закончится, — вздохнула Аня. — Растянулся на километры. Конца-края не видно.

— Десять тысяч воинов, не меньше, а может, и все двадцать, — сказал Саша. — Серьёзная армия.

Его, видимо, что-то беспокоило, потому что он часто оглядывался и прислушивался. Наконец Оболенский, давно уже наблюдавший за ним, спросил:

— Птиц слушаешь?

— За нами кто-то идёт. Я чувствую.

Иван пожал плечами.

— А я ничего не заметил. Может, это тебя на почве страха глючит? Ань, ты ничего не видишь такого?

Аня остановилась, внимательно осмотрелась и отрицательно покачала головой.

— Ну, может быть. Успокоиться надо, — согласился Ветров.