– Процедура совершенно несложная, – говорила ему Дубровская, когда они холодным ноябрьским днем направлялись в следственное управление на очную ставку. – Вам не из-за чего волноваться. Для начала допросят потерпевшую, вернее, она сама даст показания. Потом следователь попросит вас рассказать о событиях той ночи. В конце вы сможете задать друг другу вопросы. Вот и вся недолга.

Но это было не все… Адвокат упустила из виду, каково будет ему встретиться с героиней своих кошмаров наяву. Вернее, она и не представляла, что сейчас творится в душе ее подопечного. А у него было такое чувство, что его ведут на свидание с женщиной, которая сама его изнасиловала, причем извращенным способом. Будет забавно, если в кабинете следователя у него помутится сознание.

– Иногда, правда, мои клиенты ощущают небольшой дискомфорт. Их можно понять. Трудно испытывать положительные эмоции, если напротив сидит человек, который говорит о тебе не самые приятные вещи. Но к ситуации нужно относиться проще, – заметила адвокат, словно не замечая терзаний своего клиента. – Считайте, что это хорошая тренировка перед решающими соревнованиями. Как вы понимаете, потерпевшая будет участвовать во всех судебных заседаниях. Поэтому лучше к ее присутствию подготовиться заранее. Кроме того, вам наверняка захочется услышать суть обвинений из ее уст.

Аркадию этого совсем не хотелось. Будь его воля, он бы до конца полемизировал со следователем, а потом и с судьей. Если уж так необходимо, можно было бы поступить проще – дать ему прочитать ее показания в протоколе допроса. Но сводить их лицом к лицу… Брр-р! Соболев внезапно почувствовал озноб.

– Елизавета Германовна, – затравленно взглянул он на адвоката. – А нельзя как-нибудь обойтись без всего этого?

Та удивленно посмотрела на подзащитного, очевидно, не понимая, чем вызван его странный вопрос.

– Никак нельзя. Нам нужно знать позицию обвинения.

Сдалась ей та позиция! Что до него, ему она совсем неинтересна. Неужели он такой трус? Нет, он никогда не считал себя таковым. Он никогда не тушевался перед противником. Правда, до сих пор его противниками могли быть разве что научные оппоненты, которые порой были очень агрессивны, стремясь развалить стройную структуру его доводов, лишить его уверенности. Но у него всегда находились для них меткое слово, изящный афоризм, точная цитата, и публика, кивая головами, аплодировала его находчивости и таланту ученого. Но теперь, когда ему предстояло вступить в поединок всего с одной женщиной, он испытывал робость и почти суеверный страх.

Причем женщина не была доктором наук, а подвизалась в университете кем-то вроде лаборантки, являлась представителем младшего технического персонала. Да он никогда и не замечал таких, как она, и, честно говоря, не совсем понимал, в чем заключается ее работа. Она что, мыла пробирки? Готовила столы для занятий студентов, а вечерами, для дополнительного приработка, протирала на кафедре полы? Таких, как она, Аркадий всегда вежливо величал «голубушка», не беря на себя труд запомнить имя, а тем более отчество. Нет, он считал себя очень вежливым и корректным, просто в мире большой науки место всяких там ассистентов и лаборантов, секретарей и специалистов было скромным, где-то там, за ширмой. Хотя, конечно, он понимал, что кто-то должен выполнять черновую работу. Знал, что полы в его кабинете сами собой не моются, что колбаса и сыр, которые появляются на их столах во время очередной защиты диссертации, не режутся сами собой, а готовятся чьими-то заботливыми, умелыми руками. Но какое ему было до всего этого дело?

Только теперь его жизнь, совершив стремительный разворот, поставила профессора Соболева перед странной необходимостью – искать контакт с тем, вернее, с той, кого он раньше в упор не замечал. Однако с его стороны тут неверно было бы пенять на жизнь. Он сам сделал свой выбор в тот холодный октябрьский вечер, когда вместо того, чтобы вернуться под крышу родного дома, поплелся следом за чужой женщиной, которая после обвинила его в совершении изнасилования…

Аркадий узнал ее сразу, что довольно странно, ведь до сего момента он, как ни старался, так и не мог вспомнить ее лица. Теперь же смутные воспоминания, скудные обрывки той давней уже ночи сложились во вполне определенный образ.

Женщина сидела на краешке стула и, казалось, чувствовала себя в стенах следственного управления совсем неуютно. Она сложила руки на коленях и застыла в неестественной, напряженной позе, словно ожидая, что у нее внезапно может возникнуть потребность бежать. На обвиняемого она взглянула мельком, потом перевела взгляд на его адвоката и, наконец, опустила глаза в стол.

Аркадий застыл на пороге, не зная, куда ему сесть. Поскольку на повестке дня значилась очная ставка, он сел напротив потерпевшей, полагая, что там для него самое правильное место. Но следователь Чирков, конечно же, решил все по-другому.

– Обвиняемый, сядьте вон на тот стул, в углу. Не хватало еще, чтобы вы своим присутствием давили на потерпевшую.

Женщина взглянула на следователя с благодарностью, а Аркадий оторопел. Значит, вот как они расценивают его присутствие здесь? Тогда зачем, скажите, его вообще пригласили на этот спектакль? Он вынужден был отменить лекцию, а теперь его просто задвинули в угол, как ненужный музейный экспонат. Да если они захотят, он просто может уйти. Встать и раскланяться. Оставайтесь себе здесь на здоровье…

Конечно, ничего подобного он не сделал и не сказал, а смирно сел на предложенный ему стул. Очная ставка началась…

– Назовите вашу фамилию, имя и отчество, – попросил следователь потерпевшую.

– Кислова Софья Валерьевна.

– Возраст?

– Тридцать девять лет.

– Место работы…

Женщина на все вопросы отвечала без запинки, тщательно, как она, должно быть, мыла на кафедре те самые пробирки. Аркадий рассматривал ее пристрастно, точно пытаясь найти в ее внешнем облике подтверждение тому, что она редкая сволочь. Но ничего подобного, на первый взгляд, сказать было нельзя. Никакого вызывающего макияжа на лице, яркого лака на ногтях или вульгарной одежды на ее чуть полноватой фигуре не наблюдалось. Софья казалась ему чистенькой, простенькой и провинциальной. Наверняка ее родственники проживают в деревне, и она в сезон, как полагается, приезжает к ним копать картошку. Женщина выглядела такой бесхитростной, что заподозрить ее в коварном замысле было попросту невозможно. Чистая, как вода из ручья, пухлая, как деревенский хлеб, она смотрела на мир, хлопая ненакрашенными ресницами. У Аркадия возникло опасение, не является ли все сказанное ей чистой правдой. Неужели он и вправду набросился на нее в том гостиничном номере и изнасиловал самым непотребным образом? Боже ты мой…

Аркадий рассматривал ее, пытаясь определить, что же зацепило его в ней, что вдруг свело с ума, лишило рассудка, превратило в больного зверя? Ответа по-прежнему не было. Его не привлекал такой тип женщин вообще. Аркадию нравились эффектные дамы, умеющие подать себя и произвести впечатление. Такие, в конце концов, как его жена. Умные, смелые, знающие себе цену. Эти женщины красиво укладывали волосы, заманчиво пахли, носили обтягивающие юбки и туфли на высоких каблуках. Они шли по жизни, покачивая стройными бедрами, кокетливо поглядывали на мир из-под длинных ресниц. За ними струились флюиды обожания и поклонения. Говорили они сложно, так что невозможно было понять сразу «да» или «нет», водили за нос, беззастенчиво обманывали и жестоко смеялись.