Пиджак Медведя был великоват Пауле, но на мониторе можно было увидеть лишь широкие плечи и ворот. Паула кивнула и ободряюще улыбнулась Мартте.

– Can you express my deep condolences to Ms. Kalondo?[21] – попросила она первым делом.

Она хотела взглянуть Хильме Калондо в глаза, но видеосвязь не позволяла этого сделать.

Мартта что-то негромко говорила Хильме своим приятным голосом. Из её слов Паула разобрала только своё имя. Хильма, кивая, отвечала – и теперь уже сама искала зрительного контакта. Стараясь выглядеть максимально участливо, Паула через Мартту попросила, чтобы Хильма рассказала о дочери начиная с самого рождения.

Казалось, Хильму обрадовала эта просьба – она словно ждала возможности поговорить о Раухе, которую ей больше никогда не увидеть живой.

Она стала рассказывать – сперва медленно, потом речь стала быстрее, и Мартте то и дело приходилось прерывать её, чтобы успеть перевести сказанное.

Хильма Калондо родилась на севере Намибии, неподалёку от Ониипы. Переводя, Мартта добавила, что там располагалась последняя финская миссия, где она сама работала в молодости. И Хильма, и Мартта принадлежали к овамбо.

Хильма ходила в финскую школу, после чего стала работать с переселенцами на ферме в южной Намибии. Там она повстречала отца Раухи, который был партизаном СВАПО[22].

Ещё до того, как Мартта стала переводить дальше, Паула поняла, что Хильма говорит о большой любви: её строгое лицо смягчилось, а скорби в глазах поубавилось.

Любовь явно не угасла – несмотря на то, что муж погиб в бою вскоре после появления Раухи на свет. Он так и не увидел дочь, но успел узнать о её рождении.

На этом Хильма сделала паузу, а Мартта принесла ей воды. Хильма медленно опорожнила стакан. Тем временем Мартта рассказала, что Хильма, вернувшись в родные места, солгала, что была замужем за отцом Раухи. Поскольку у овамбо фамилия ребёнку достаётся от матери, никто ничего не заподозрил.

Хильма с тревогой взглянула на Мартту, но промолчала.

На севере мать, официально солдатская вдова, и её оставшаяся без отца дочь поселились в родной деревне Хильмы. Женщина так больше и не вышла замуж. Рауха ходила в школу, и прямо оттуда её приняли на работу в миссию, а затем наняли в финскую компанию.

– Which company?[23] – насторожилась Паула.

Названия Хильма не помнила, но время, когда это случилось, назвала уверенно: весной, когда Раухе исполнилось девятнадцать.

«За год до рождения Джерри Лехмусоя. Всё сходится», – подумала Паула.

Дочь на три года переехала куда-то на юг и за всё это время лишь однажды приезжала повидаться с матерью. Потом она поступила в университет.

Во взгляде Хильмы промелькнула гордость. В итоге Рауха защитила докторскую и перевезла мать в Виндхук, а ещё через год накопила столько, что смогла купить ей квартиру.

Хильма горестно вздохнула – рассказ подходил к концу, возвращая к реальности, в которой она проживёт остаток жизни. Дочь уже не позаботится о ней.

Было видно, что, несмотря на светлые воспоминания, Хильма Калондо безутешна.

Мартта протянула бумажный платок, и Хильма промокнула глаза. В молчаливом ожидании Паула откинулась на спинку стула. То, что ей сейчас предстоит рассказать, никак не облегчит старушке её бремя, и эта мысль угнетала Паулу.

Когда Хильма скомкала платок своими морщинистыми пальцами, Паула попросила Мартту перевести: готова ли Хильма взглянуть на пару фотографий? Хильма протянула руку куда-то за кадр – и на носу у неё появились очки в стальной оправе. Она с готовностью кивнула Пауле.

Паула поднесла к камере фото Юханы Лехмусоя и спросила, видела ли Хильма когда-либо этого человека. Хильма придвинулась к монитору, прищурилась и покачала головой. Тогда Паула взяла другую распечатку – найденную в интернете фотографию Ханнеса Лехмусоя десятилетней давности. В неё Хильма всматривалась дольше, словно не хотела разочаровывать Паулу дважды, но опять лишь покачала головой. Паула ободряюще улыбнулась и поблагодарила. Потом взглянула на лежавшее у компьютера фото женщины и ребёнка.

– Did Rauha have any children?[24] – спросила она у Мартты.

Мартта ответила отрицательно, а затем что-то сказала Хильме, и та горестно опустила взгляд. Паула поняла, что сделала Хильме ещё больнее, – а худшее, возможно, только впереди.

– Мы нашли это в вещах вашей дочери, – сказала Паула, поднося карточку к камере.

Хильма подняла голову, и Паула увидела, как рот пожилой женщины вдруг приоткрылся, а глаза расширились от изумления. Она стала что-то громко говорить Пауле, словно та поймёт её язык, если повысить голос.

– Is it Rauha?[25] – спросила Паула.

Мартта положила ладонь Хильме на запястье. Та закрыла глаза и тихо повторила то, что перед этим чуть ли не кричала. Мартта перевела – так же негромко.

Да, на фото Рауха. И ребёнок, уверена Хильма, может быть только её – он как две капли воды похож на Рауху в младенчестве.

Хильма открыла глаза – в её взгляде зародилась надежда. Она хотела знать, где ребёнок находится сейчас.

Ребёнок Раухи, её дочери.

Паула ответила, что не знает, и подумала о Джерри в белом каменном доме и о ссадинах мальчика. Она кивнула обеим женщинам и уже собралась отключаться, как вдруг её посетила одна идея.

Был ещё один человек, фото которого стоило показать Хильме Калондо.

7

Цивилизованный север встречается с диким югом где-то возле сарая. Кажется, бремя белого человека совершенно не тяготит Ханнеса. Всем своим весом оно лежит на плечах чёрного садовника.

Самуэлъ на полголовы выше Ханнеса, но, поскольку он горбится, то выглядит ниже. Быть может, он моложе Ханнеса, но состарился раньше времени. Он смотрит на мыски своих сношенных ботинок – и ни в коем случае не в глаза Ханнесу.

Они обходят сад. Я не слышу, о чём они беседуют, да и вряд ли это можно назвать беседой. Ханнес показывает на растения и порой делает рукой широкие жесты, словно показывает гостю свои владения.

Садовник согласно кивает. Он похож на чёртика из табакерки, чья пружина совсем ослабла.

Когда-то я наивно воображала, что цивилизованность – это умение правильно подбирать слова. Чтобы то, что первым пришло в голову, не звучало как истина в последней инстанции, а в диалоге оставалось пространство для собеседника. Но Ханнес говорит прямо всё, что думает. Чужое мнение его не интересует. Он, конечно, умеет слушать и соглашаться – но только когда ему выгодно. Здесь же он считает чуть ли не своей обязанностью говорить без обиняков.

Прямолинейность – финская добродетель. И Ханнес притворяется прямолинейным. Где-нибудь в других