а это было почти беспрецедентно в американской дипломатической истории, то он поехал в Китай, чтобы провести несколько дней с Чжоу Эньлаем, обсуждая стратегические взгляды. Ни один американский президент из тех, с которыми мне довелось повстречаться или которых я изучал, не был готов потратить такие усилия на создание философской структуры.

Вы несколько раз вели переговоры с Чжоу Эньлаем во время секретной поездки и последующих поездок, проводя часы в беседах с ним о важнейших вещах. Как это отличалось при работе с Чжоу Эньлаем и затем с Мао? Что было такого в их подходах, что их отличало?

Чжоу Эньлай был человеком великих интеллектуальных способностей и огромного личного обаяния. И он вел переговоры, демонстрируя экстраординарные знания, экстраординарное терпение и без какой-либо попытки утверждать относительное равновесие сил. Имели место случаи, когда он был очень твердым, но он провел переговоры на тех фазах в настолько убедительной манере, что мы оказались двумя серьезными людьми, кто решил пойти в определенном направлении, и мы попытались найти лучшие средства достижения этого. Таким образом, он ухватывал мелкие вещи, – если кто-то в нашей группе был болен или имел какие-то контакты в прошлом, – он всегда находил способ сделать ссылку на это. Но он никогда не пробовал снискать расположение для себя лично.

Мао был воплощением революционной преданности. Мао излучал превосходство. Как великий актер на сцене, он захватывал публику за первые тридцать секунд. Мао не делал попыток убедить вас конкретно, он говорил изречениями. Он почти неизменно начинал разговор с вопроса. В отличие от большинства государственных деятелей он не говорил что-то типа: «У меня есть пять пунктов». Он сказал бы так: «Что вы думаете о…?» Затем он подвел бы вас к следующему шагу и ответил бы на него средствами сократовского диалога[4], однако прерванного в различных стадиях циничными комментариями, которые передали бы следующее: «Не пытайтесь одурачить этого эксперта по человеческой хрупкости».

Одно из его классических возражений выглядело таким образом: «Вы, американцы, напоминаете мне ласточек, которые взлетают в воздух при приближении дождя и машут крыльями. Но вы, профессор, и я знаем, что колебание крыльев не влияет на приближение дождя». Или вы сказали бы ему что-то о каких-нибудь переговорах, а он просто бросает одно слово: «Мюнхен». … Но это все проделывалось с большой любезностью. Он источал убежденность в том, что он знал, куда идет мир, и вы должны были вписаться в эту схему.

У нас была одна встреча приблизительно в течение трех часов во время поездки после встречи на высшем уровне между Никсоном и Мао. Он сделал обзор положения в мире. Он подробно осветил даже такие страны, как Оман, Пакистан, и мы действительно не знали цели этого экскурса. Дэвид Брюс, который в то время был нашим представителем в Пекине, сказал, что это было чрезвычайное представление, которое он когда-либо видел. А он знал руководителей, подобных (французскому президенту Шарлю) де Голлю и (немецкому канцлеру Конраду) Аденауэру. Только много позже стало понятно, когда Чжоу Эньлай был фактически устранен от власти, что наша встреча стала возможностью для Мао выработать свои директивы и концепции. И после этого ни один китайский руководитель никогда не упоминал больше Чжоу Эньлая. Когда они упоминали какую-либо более высокую инстанцию, они имели в виду тексты или расшифровки стенограммы Мао.

Справедливо ли будет сказать, что во время встречи между Никсоном и Мао Никсон хотел говорить о содержании беседы, а Мао продолжал говорить, что это епархия премьера? И мы были немного озадачены в связи с краткими комментариями, которые Мао делал по каждой проблеме. Но по прошествии времени мы поняли, что это были его мазки кистью для создания стратегического контекста.

Была еще одна примечательная вещь. Я имел возможность переговорить с Нэнси Тан, его переводчицей в то время. Мы не знали, что за неделю до приезда Никсона Мао очень сильно заболел и что серьезно рассматривался вопрос о том, что следовало отменить поездку. Однако было огромное нежелание делать это, потому что никто не поверил бы в то, что это была реальная болезнь, или, если бы они отменили, никто не стал бы использовать это в своих интересах. И доктор сказал Мао, что, если тот проведет более получаса в разговоре с Никсоном, он не будет нести ответственность за последствия. На самом деле Мао вел беседу в течение приблизительно пятидесяти минут, и это объясняет, почему каждый раз, когда Никсон поднимал вопрос по существу, Мао продолжал говорить: «Это должны будут обсудить Чжоу Эньлай и другие». И частично это было по той причине, что, так как Шанхайское коммюнике еще не было окончательно согласовано, он не хотел оказаться причиной возможного провала. Но, очевидно, он был чрезвычайно болен.

Вы могли сказать, когда вы сидели рядом с ним, что он был болен?

Нет, но во время более поздних встреч с ним, после этой поездки, мы могли видеть, что он стал более слабым.

У нас была встреча с ним в 1975 году, когда мы готовили визит Форда, и в то время у него были большие трудности с речью. Он как бы что-то выкаркивал, а они писали свое понимание на листке бумаги и показывали ему.

Я также думаю, что было интересно наблюдать, как менялось поведение Чжоу Эньлая, когда он сидел с Мао, в противоположность тому, когда он был сам по себе.

Когда Чжоу вел переговоры со мной, он был независимой личностью, сохраняющей полный контроль над теми, кто находился на его стороне комнаты. Когда присутствовал Мао, он был весь само почтение. Я не припомню ни одного его восклицания. Он просто, возможно, мог бы добавить слово, но даже этого я не могу припомнить наверняка.

Так, значит, переговоры действительно проходили между Мао и Никсоном, не всеми вами четырьмя?

На встрече в верхах не было никаких реальных переговоров, потому что Мао отказывался обсуждать любые вопросы по существу. Разговор между Мао и Никсоном велся об очень общих принципах. О Шанхайском коммюнике договаривались Чжоу, китайский заместитель министра иностранных дел и я. Чжоу рассматривал с Никсоном эволюцию конкретных вопросов и стран, но Мао сказал некоторые очень важные вещи. Прежде всего о том, что он не заинтересован в немедленном объединении Китая. Он сказал: «Мы можем подождать. Они являются группой революционеров». То была очень важная гарантия на то время. И затем он сказал, что он пришел к мнению о том, что он