Именно этим летом, прекрасным во всех остальных смыслах, мы с Трейей столкнулись с еще одним кошмаром раковых больных. Если я, проснувшись утром, почувствую, что у меня болит голова, ноют суставы или саднит горло, я, скорее всего, просто встряхнусь и начну свой обычный день. Если же с этими симптомами просыпается раковый больной, для него они могут означать опухоль мозга, метастазы в суставах, рак горла. Каждая легкая судорога или болезненное ощущение приобретает пугающие, зловещие масштабы. Неделями, месяцами, даже годами после твоего первого столкновения с раком реакции твоего тела устраивают настоящую эмоциональную пытку, вроде китайской пытки водой.

К концу лета в Аспене эта изощренная пытка довела до изнеможения нас обоих — особенно, конечно же, Трейю.

В течение какого-то времени я чувствовала себя плохо, поздно вставала — иногда в двенадцать и ни разу раньше девяти; и забеспокоилась. Что все это значит? Может быть, вернулся рак? Потом начинал звучать голос разума: не глупи, ты все преувеличиваешь. Ты превратилась в истеричку. Подожди немного: вернешься в Калифорнию, тебе сделают анализ крови. Может быть, у тебя просто депрессия, и сейчас не нужно предпринимать никакие экстренные меры.

Но довольно давно я пообещала себе прислушиваться к своим ощущениям. Даже если большую часть времени я буду сама себя запугивать криками «Волки! Волки!», я хочу быть уверена, что не пропущу настоящего «волка», настоящие симптомы, считая, что это просто истерика. Может быть, я и правда все преувеличиваю, но, с другой стороны, чем раньше обнаружится, что происходит что-то по-настоящему серьезное, тем лучше. Поэтому я позвонила своему врачу в Аспене.

Когда я заходила в здание, на глаза навернулись слезы. Странная смесь страха, чувства жалости к себе и элементарной потребности выплакаться. Беспокойство из-за возможного рецидива, страх, что я больше не буду с Кеном, жестокая необходимость по-новому взглянуть на жизнь и смерть… все это накапливается, и слезы часто становятся лучшим способом снять напряжение. Это как проткнуть мозоль иголкой, чтобы она скорее зажила, Оказавшись у кабинета врача, я сообщила медсестре, зачем пришла. И все это время я была готова вот-вот расплакаться по-настоящему. Я вспомнила, что раньше всегда хорошо владела собой. Но эта способность испарилась. Никогда бы не подумала, что, когда она мне действительно понадобится, я не смогу себя сдержать. Когда медсестра вышла, я схватила салфетку, уткнулась в журнал и стала бороться со своими мыслями, а слезы медленно текли у меня из глаз. Что ж, плакать так плакать, решила я. Может быть, это и к лучшему. Интересно, почему я до сих пор стесняюсь своих слез?

Зашел мой врач, доктор Уайткомб. Это чудесный мужчина, и я всегда полностью ему доверяла и как человеку, и как врачу. Он убедил меня, что моя изможденность вполне объясняется травмой, которую иммунная система получила от общего наркоза и облучения, а также сенной лихорадкой и аллергией, от которых я страдаю каждый раз, когда провожу лето в Колорадо. Кроме того, он проконсультировал меня — и мне стоило бы слушать такие лекции примерно раз в год — относительно моей диеты. Есть только овощи, фрукты и цельные зерна; удостовериться, что все достаточно хорошо вымыто, чтобы удалить пестициды; не пить хлорированную воду; не есть мяса из-за гормонов и антибиотиков, которыми пичкают животных, но при этом неплохо почаще есть белую рыбу; снова заняться физическими упражнениями. Принимать как можно больше витамина С — но так, чтобы не спровоцировать аллергию. Не принимать без крайней нужды антигистамины: они только подавляют симптомы. Быть осторожней с витаминами на основе дрожжей, особенно витамин В, потому что аллергики обычно реагируют на дрожжи. Принимать гипоаллергенные витамины. Пить ацидофилин.

Были и другие советы. Я плакала. Я понимала, что это нормально, он глубоко проникся тем, через что мне пришлось пройти, и тем, что, может быть, мне еще предстоит. Я чувствовала: меня понимают. И когда я вышла от него, вооруженная своими гипоаллергенными витаминами, то почувствовала себя гораздо лучше. Безусловно, работа врачей в большой степени состоит в том, чтобы оказывать эмоциональную и психологическую помощь.

Одна из книг Кена тоже оказала на меня удивительное целительное воздействие. Читая «Ввысь из Эдема» («Up from Eden»), я лучше поняла, как и почему люди подавляют мысль о смерти, прячутся от нее. Кен проследил четыре основные исторические эпохи — архаическую, магическую, мифологическую и научную — и показал, как на каждом этапе человеческие существа стараются избежать смерти, создавая «символы бессмертия». Явление, которое мы больше всего загоняем вглубь, — это не секс, а смерть. Смерть — вот последнее и величайшее табу. Взглянув на поистине бесчисленные способы, с помощью которых род людской пытается отрицать смерть, подавлять, избегать ее, я смогла посмотреть на смерть более открытым взглядом и перестать отталкивать мысль о ней. Более того, главная мысль Кена состояла вот в чем: чтобы вообще был возможен какой-то духовный рост, необходимо примириться со смертью, признать ее. Надо умереть в качестве своего эго, чтобы пробудиться в качестве Духа. Смысл книги в том, что отрицание смерти есть отрицание Бога.

Прекрасно помню свои чувства, когда я только узнала, что у меня рак груди. Я думала: что ж, если мне суждено умереть — значит, я умру. Все равно рано или поздно это случится. Я не очень боялась самой смерти, хотя меня страшила перспектива медленного и мучительного умирания. Я чувствовала в себе готовность, даже решимость все принять; к этому примешивался страх неизвестности и шок от страшного открытия. Однако основным чувством было: чему быть — того не миновать.

Но потом это ощущение стало меняться. Я много читала, разговаривала с другими людьми, и мне стало казаться, что готовность все принять таит в себе опасность. Мне стало страшно: что если я навлеку на себя раннюю смерть тем, что недостаточно сильно хочу жить? Я пришла к выводу, что мне надо сделать выбор в пользу жизни, выбор ясный и отчетливый, надо заставить себя сделать этот выбор — я хочу жить.

Это хорошо сработало. Как следствие, было быстро принято решение о необходимости перемен. Но и беспокойство возросло тоже. Самый яркий знак этого беспокойства — моя реакция на случайные недомогания, которые бывают у всех нас. «А вдруг это рецидив? — думала я. — Ох, надо бы позвонить врачу». И так далее, и тому подобное. Не очень-то радостно жить так все время. Но все последние месяцы беспокойство так незаметно прокрадывалось в меня, что я одновременно и замечала и не замечала его.

Книга «Ввысь из Эдема» разорвала последнюю завесу самообмана относительно того, что я с собой делаю, помогла понять, что именно я делаю и почему. Развитие нашей культуры привело к тому, что сейчас смерть переживается острее, чем раньше. Мы придумываем все более и более эффективные и изощренные способы отрицания смерти, отрицания ее неизбежности и необходимости. Философы-экзистенциалисты разными способами показали, как отрицание смерти приводит к менее активной жизни. В самом деле: получается, что мы одновременно отрицаем и жизнь, ведь жизнь и смерть идут рука об руку. Если я боюсь смерти, то и в жизни становлюсь чрезмерно осторожной и предусмотрительной: как бы со мной не случилось чего-нибудь. И получается, что чем больше я боюсь смерти, тем больше я боюсь жизни, тем моя жизнь становится скуднее.