заехать и подхватить меня. Я чувствовал себя настолько уставшим, что мне было все равно.

Пока мы катили по спящему Онтарио, Прис о чем-то размышляла.

– Интересно, – сказала она наконец, – неужели все богатые и влиятельные люди такие?

– Конечно. Все, кто вынужден зарабатывать свои деньги, а не получает их в наследство.

– Это ужасно, – вздохнула Прис. – То, что мы сделали с Линкольном. Ведь если разобраться, остановить жизнь равносильно убийству. Ты так не думаешь?

– Да.

Позже, когда мы уже затормозили перед мотелем, Прис вернулась к прерванному разговору:

– Ты действительно считаешь, что только так можно стать богатым? Быть таким, как он?

Несомненно, встреча с Барроузом изменила ее взгляд на вещи. На моих глазах происходила переоценка ценностей.

– Не спрашивай меня. Я-то зарабатываю семьдесят пять долларов в месяц. В лучшем случае.

– Тем не менее он достоин восхищения.

– Я знал, что рано или поздно ты скажешь это. Как только ты произнесла свое «тем не менее», я знал, что последует за ним.

– Значит, я для тебя – открытая книга, – вздохнула Прис.

– Нет. Ты величайшая загадка, с которой мне приходилось сталкиваться. Это впервые, когда я сказал себе: «Прис сейчас сделает то-то и то-то» – и действительно так произошло.

– Ну да. И ты совершенно уверен, что постепенно я снова вернусь к тому состоянию, когда никаких сомнений у меня не возникало, а было одно только восхищение этим человеком.

Я промолчал, поскольку и впрямь так думал.

– А ты обратил внимание, – спросила Прис, – как я справилась с выключением Линкольна? Я сделала это. Думаю, теперь я смогу вынести что угодно. Честно говоря, мне даже понравилось.

– Ты врешь, чтобы выглядеть крутой.

– Нет, действительно, это было ни с чем не сравнимое чувство власти, абсолютной власти. Мы даем ему жизнь, а затем ее отнимаем – щелк, и все! Так легко… Но моральная ответственность за это ложится не на нас, а на Сэма Барроуза. И он-то, уж будь уверен, не станет мучиться угрызениями совести. Напротив, это здорово поднимет его самооценку. Чувствуешь, какая здесь сила? Думаю, мы все дорого дали бы, чтобы быть похожими на него. Ведь меня сейчас огорчает не сам факт выключения Линкольна, я ненавижу себя за это огорчение! Стоит ли удивляться, что я сижу здесь вместе с вами и размазываю сопли, в то время как Барроуз снова находится на высоте положения. Улавливаешь разницу между нами и им?

Прис зажгла сигарету и какое-то время сидела молча, курила.

– Как насчет секса? – спросила она неожиданно.

– Думаю, это еще хуже, чем выключение симулякра.

– Опыт половых сношений, возможно, поможет тебе измениться.

Эта девчонка… Сидит здесь и рассуждает! У меня волосы встали дыбом.

– Что такое? – спросила она.

– Ты пугаешь меня.

– Но почему?

– Ты толкуешь об этом так, будто…

Прис прервала меня:

– Так, как будто я смотрю на свое тело откуда-то сверху? Так оно и есть, Луис. Настоящая я – не это тело, а душа.

– Н-да? Докажи, как сказал бы Бланк.

– У меня нет доказательств, Луис, но тем не менее это правда. Я просто знаю, что я – не это физическое тело, существующее во времени и пространстве. Платон был прав.

– А как насчет нас, всех остальных?

– Не знаю, это ваше дело. Я лично ощущаю вас как тела… Может быть, так оно и есть. Скорее всего, вы всего-навсего физические тела. А ты сам не знаешь? Если нет, то я ничем не могу помочь. – Она выбросила сигарету. – Мне лучше поехать домой, Луис.

– Как хочешь, – ответил я, открывая дверцу.

Все окна в мотеле были темными. Даже большую неоновую вывеску выключили на ночь. Все правильно, добропорядочные граждане средних лет в это время спокойно спят в своих постелях.

– Луис, – окликнула меня Прис, – у меня в сумке есть колпачки. Я всегда их с собой ношу.

– Какие колпачки? Те, что ты вставляешь в себя, или те, которые Мори закупает для своего «мерседеса»?

– Не шути, для меня это очень серьезно. Секс, я имею в виду.

– Да, а как насчет секса в шутку?

– Что это значит?

– Ничего. Просто ничего, – ответил я, прикрывая за собой дверцу.

– Я сейчас скажу тебе нечто избитое, – начала Прис, высунувшись в окно с моей стороны.

– Нет. Потому что я не собираюсь это слушать. Я терпеть не могу, когда мне серьезно говорят избитые вещи. И знаешь что, Прис, лучше бы ты оставалась далекой, недоступной душой, чем издевалась над страдающими животными. Тогда бы… – Я замялся на мгновение, но потом решил, какого черта, и закончил: – Тогда, по крайней мере, я мог бы честно ненавидеть и бояться тебя.

– А что ты почувствуешь после того, как услышишь мои избитые слова?

– Я завтра же побегу в больницу и попрошу кастрировать меня, или как там у них называется подобная операция.

– Ты хочешь сказать, что я сексуально желанна для тебя в роли жестокого шизоида, но стоит мне проявить сентиментальность, и я не тяну даже на это?

– Твое «даже» совершенно напрасно. Это чертовски много.

– Луис, забери меня к себе в мотель, – попросила она. – Трахни меня, Луис.

– Есть что-то в твоем языке, Прис, что одновременно отталкивает и притягивает меня.

– Ты просто трус.

– Вовсе нет, – ответил я.

– Да.

– Нет. Но я не собираюсь доказывать это тем способом, как ты предлагаешь. Я на самом деле не трус, у меня было много разных женщин за мою жизнь. Честно! Меня пугает не секс сам по себе, для этого я слишком стар. То, о чем ты говоришь, актуально для мальчишек из колледжа, с их первым презервативом в кармашке.

– Но ты не захотел трахнуть меня!

– Нет. Потому что ты не только далека от меня, ты еще и жестока. И даже не ко мне жестока, а к себе, к своему телу, которое ты презираешь и ненавидишь. Разве это не правда, Прис? Ты помнишь спор, который вели Линкольн, я имею в виду – симулякр Линкольна, и Барроуз с Бланком? Животное похоже на человека, они оба сделаны из плоти и крови. А ты стараешься не быть такой.

– Почему стараюсь? Я и есть не такая.

– А какая же ты? Что ты? Машина?

– Нет. В машине должны быть провода, а у меня их нет.

– Что же тогда? Что ты о себе думаешь?

– Я знаю, что я такое, – сказала Прис. – Шизоид. Это болезнь нашего века – также как в девятнадцатом веке была истерия. Особая форма глубоко проникающего, трудноуловимого духовного отчуждения. Я бы многое дала, чтобы избавиться от этой проблемы, но не могу… Ты счастливчик, Луис Розен, со своей старомодностью. Я бы с удовольствием с тобой поменялась. И мне очень жаль, что мое толкование секса такое грубое, я вовсе не хотела отпугивать тебя. Прости меня, Луис.

– Не грубое. Гораздо хуже – нечеловеческое. Могу представить себе, какова ты в сексе… Наблюдатель. Беспрерывный и всесторонний: на ментальном, на духовном уровне – везде. Всегда внимательный и рассудочный.

– А разве это плохо? Я всегда так поступаю.

– Спокойной ночи. – Я пошел от машины.

– Спокойной ночи, трус.

– Да пошла ты!..

– Луис! – В ее голосе слышалась мука.

– Забудь меня, – сказал я.

Шмыгая носом, Прис произнесла:

– Ты говоришь ужасные вещи…

– Бога ради, забудь меня, – повторил я. – Ты обязана меня забыть. Я, может быть, больной, что говорю тебе такое. Сам не верю, что я сказал это!

Все еще всхлипывая, она медленно кивнула, завела мотор и включила