фары.

– Не уезжай! – попросил я. – Разве ты не видишь: мои слова – это сумасшедшая попытка пробиться к тебе? Твое восхищение Барроузом, все, что ты говоришь, – это сводит меня с ума. Я люблю тебя, Прис, очень люблю, когда вижу тебя теплой, человечной. А затем все снова меняется…

– Спасибо, – чуть слышно поблагодарила она. – За то, что пытаешься утешить.

Она слабо улыбнулась.

– Не хочу, чтоб ты становилась хуже. – Я говорил, держась за дверцу машины. Я очень боялся, что она уедет.

– Не буду. В общем-то, меня это мало трогает.

– Давай ты зайдешь ко мне, – попросил я. – Посидишь минутку, ладно?

– Нет. Не волнуйся, все в порядке. Это просто переутомление сказывается. Я знаю, что расстроила тебя. Но на самом деле я не хотела говорить те грубые слова. А сказала потому, что не умела лучше. Видишь ли, Луис, никто никогда не учил меня говорить о таких вещах. О них вообще обычно не говорят.

– Этому можно научиться. Послушай, Прис, пообещай мне одну вещь – что не будешь заниматься самообманом, придумывая, будто я тебя сегодня обидел. На самом деле почувствовать то, что было сейчас у тебя, – просто здорово. Чувствовать…

– Себя обиженной?

– Нет, не то. Я хотел сказать: поощренной. Поверь, я вовсе не пытаюсь сгладить то, что я сделал, что мы сделали. Но, Прис, тот факт, что ты так страдаешь из-за…

– Ни черта я не делала!

– Не лги, Прис. Делала.

– Ну хорошо, делала. – Она опустила голову.

Я открыл дверцу машины и взял ее за руку:

– Пойдем со мной, Прис.

Она выключила мотор и погасила огни.

– Это что, первая стадия интимных отношений? – пыталась она защищаться.

– Я научу тебя говорить о вещах, о которых обычно не говорят.

– Учти, я хочу именно научиться говорить об этом, а не делать. И вообще, ты просто смеешься надо мной. Я знаю, кончится дело тем, что мы посидим рядышком и я поеду домой. Может, так и лучше. Может, только так и надо.

Мы вошли в темную комнату мотеля. Я включил свет, обогреватель, а затем еще и телевизор.

– Это чтобы никто не услышал, как мы дышим? – Она выключила телевизор. – Не нужно, я дышу очень тихо.

Скинув пальто, она стояла, держа его на руке, пока я не забрал и не повесил в шкаф.

– Ну, говори, куда мне садиться и как? Сюда? – Она уселась на стул с прямой спинкой, сложила руки на коленях и спокойно посмотрела на меня. – Ну как? Что еще мне снять? Туфли? Или всю одежду? Или, может, ты сам любишь это делать? На всякий случай предупреждаю: у меня на юбке не замок, а пуговицы. И пожалуйста, не тяни сильно за верхнюю пуговицу, она отрывается, мне потом придется пришивать.

Она обернулась ко мне:

– Пуговицы вот здесь, сбоку.

– Это все очень познавательно, – сказал я, – но ничего не объясняет.

– А ты знаешь, чего бы мне хотелось? – Ее лицо вдруг осветилось. – Чтобы ты поехал куда-нибудь и привез кусок кошерной говядины и мацу. А еще пиво и халву на сладкое. Знаешь, такую чудесную, тонко нарезанную говядину по два пятьдесят за фунт.

– Я бы с радостью, – ответил я. – Но на сотни миль вокруг сейчас этого не достать.

– А в Бойсе?

– Нет, – сказал я. – Да и поздно уже для кошерной говядины. Не в смысле сегодняшнего вечера, в смысле нашей жизни.

Я поставил свой стул поближе и взял ее за руку. Она оказалась маленькой, сухой и довольно жилистой, с сильными пальцами. «Наверное, из-за ее чертовой мозаики», – подумал я.

– Послушай, давай сбежим отсюда, – предложил я. – Уедем куда-нибудь на юг и не вернемся. И никогда больше не увидим этих симулякров, Барроуза и вообще Онтарио.

– Нет, – покачала она головой. – Нам суждено быть связанными с Сэмом, это же носится в воздухе, разве ты не чувствуешь? Смешно, неужели ты думаешь, что можно просто прыгнуть в машину и уехать? Не выйдет, Луис…

– Прости.

– Я прощаю тебя, но не понимаю. Иногда ты мне кажешься ребенком, совсем не разбирающимся в жизни.

– Все, что я делал, – так это пытался урвать кусочек реальности здесь, кусочек там и принимал их в себя. Я похож на овцу, которая выучила один путь на пастбище и никогда не отклоняется от своего маршрута.

– Так ты чувствуешь себя в безопасности?

– Большей частью, но только не рядом с тобой.

Она кивнула.

– А я для тебя тоже пастбище?

– Можно и так выразиться.

С коротким смешком Прис сказала:

– Почти как любовь по Шекспиру. Луис, ты должен сказать мне, что собираешься засеять, а после общипать меня. Пастись среди моих прекрасных холмов и долин, особенно на божественно-лесистых лугах, где дикий папоротник и душистые травы в изобилии колышутся на ветру. Ну, мне же не надо все это декламировать? Или надо? – Она блеснула глазами. – А теперь, ради бога, сними с меня одежду или хотя бы сделай попытку.

И она стала скидывать туфли.

– Не надо, – попросил я.

– Разве мы не миновали поэтическую фазу? Пожалуй, теперь уже можно обойтись без излишних изысков и перейти к более реальным вещам. – Она начала было расстегивать юбку, но я схватил ее за руки.

– Прис, я слишком невежественный, чтоб продолжать, – сказал я. – Во мне нет этого. Слишком невежественный, застенчивый и, допускаю, трусливый. Все происходящее обычно далеко за гранью моих возможностей. Мне кажется, я заброшен в мир, в котором ничего не понимаю. – Я бережно держал ее руки. – Самое лучшее, что я сейчас могу придумать и сделать, – это поцеловать тебя. В щечку, если позволишь.

– Ты просто стар, Луис, в этом все и дело. Ты – часть прошлого, отмирающего мира. – Прис обернулась и потянулась ко мне. – Ну что ж, поцелуй, как хотел.

И я поцеловал ее в щеку.

– На самом деле, – усмехнулась она, – если тебе интересно: дикий папоротник и душистые травы вовсе не колышутся в изобилии на ветру. Парочка папоротников да четыре травинки – вот и все, что есть в наличии. Я еще не доросла, Луис. Всего год назад я начала носить бюстгальтер и порой попросту забываю о нем. Да по правде говоря, он мне не очень-то и нужен.

– Можно мне поцеловать тебя в губы?

– Нет, это чересчур интимно.

– А ты закрой глаза.

– Тогда уж лучше выключи свет. – Она высвободила одну руку и потянулась к выключателю на стене. – Подожди, я сама…

– Подожди, – остановил я ее. – У меня совершенно невероятное предчувствие.

Ее рука замерла на выключателе.

– Луис, не в моем характере останавливаться на полпути, а ты сбиваешь меня с толку. Прости, но я должна продолжить. – И она выключила свет.

Комната погрузилась в полную темноту. Я ничего не видел.

– Прис, я собираюсь ехать в Портленд. За кошерной говядиной.

– Куда мне положить юбку? – раздалось из темноты. – Чтобы она не помялась.

– Мне кажется, я смотрю сумасшедший сон.

– Это блаженство, а не сон, Луис, – отозвалась Прис. – Тебе знакомо такое чувство, которое входит в тебя и ударяет в голову? Помоги, пожалуйста, развесить одежду. Мне потом надо будет собраться в пятнадцать минут. Ты умеешь заниматься любовью и разговаривать? Или переходишь на хрюканье, как животное?

Я слышал какой-то шелест – Прис раскладывала одежду и шарила в поисках постели.

– Здесь нет кровати, – сказал я.

– Ну тогда будем на полу.

– Твои коленки поцарапаются.

– Твои коленки, Луис.

– У меня фобия, – пожаловался я. – Я не могу без света. Мне кажется, я занимаюсь любовью с чем-то, сделанным из веревок,