Традиция наших завтраков по воскресеньям превращалась из самого теплого часа всей недели, когда папа строил мне из блинов крепости, по которым лилась потоками клюквенная кровь, в самое страшное время – трое напряженных людей сидят за столом и обмениваются взглядами «ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь», но молчат, чтобы не проговориться.

И вот в ту ночь напряжение прорвалось.

После того как он остался ночевать там, с другой, больше не нужно было делать вид, что все хорошо. И отец перестал вести себя как нормальный муж. На любую просьбу помочь по дому – вынести мусор, помыть посуду или даже открыть консервную банку – он отвечал наглым «не хочу». Он ходил в ботинках по коврам, съедал приготовленные на всех котлеты, громко разговаривал по телефону, когда все уже ложились спать, и ежедневно, ежечасно вел себя так, будто это мама в чем-то провинилась, а не он.

Она и провинилась – тем, что терпела.

Я ходила как тень, не открывая рта и не отсвечивая, но и мне прилетало за непомытый пол или за то, что не догадалась сварить суп, ведь знала, что мать с работы придет усталая.

То, что это не было моими обязанностями и никто меня об этом не просил, не принималось в расчет. Со мной обращались как с заменой отцу – пусть не равноценной, зато на меня можно было кричать.

Когда отец наконец ушел, мне стало намного легче. Пропали молчаливые топтания в коридоре, когда я приходила, а он уходил – и мы все знали, куда. Или я уходила, он приходил – и не смотрел в глаза. И чертовы завтраки по воскресеньям тоже кончились.

Мама лежала, почерневшая, в спальне, не ела, не выходила и не разговаривала со мной.

Я просто осталась одна, и это стало невероятным облегчением.

Так хорошо мне давно не было.

С тех пор мы с мамой жили как соседи. Хотя вряд ли у соседей есть столько страшных глубоких обид друг на друга. Только болезнь бабушки снова нас сблизила. Я поняла – мама тоже однажды умрет, и я никогда не прощу себе, что обижалась на нее за то, что в своем горе она не заметила мою беду.

Мы дежурили у бабушки по очереди почти полгода. Я полюбила ее уютную квартиру, в которой скрипел паркет и старинные ходики с гирями отбивали каждый час. В глубине души я надеялась, что после бабушкиной смерти квартира достанется мне. Слишком много было теперь во дворах моего детства ловушек с непроглядной темнотой, в которые я влетала с размаху: лес, остановка, то место за гаражами, где я пыталась отчистить грязь со свитера, детская площадка, на которой мы впятером ждали Юльку…

Мне не хотелось каждый день проходить там и помнить, помнить, помнить.

Но мама решила иначе и переехала в бывшую бабушкину квартиру сама. Я поняла ее – у нее тоже были свои страшные ловушки.

А я… Живут же как-то другие люди, не меняя квартиры после каждой неприятности?

Но все-таки я немного завидую маме. Особенно осенью – в том районе не зря за последние пятнадцать лет все застроили элитным жильем. Длинные дубовые аллеи, старые дома, возведенные еще пленными немцами, арки и фонтаны во дворах, чугунные скамейки под кленами… Только там я вспоминаю про одну из радостей осени – пошуршать листьями. Никто не собирает их тут в черные мешки, и они медленно укрывают чаши полуразрушенных фонтанов разноцветными мозаиками.

– Мам, мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Я все знаю. – Мама поджала губы и отошла в сторону, пропуская меня в квартиру.

– Откуда?

– На прошлой неделе заходил Олег. Я позвонила ему, когда не сумела разобраться, почему у меня фильм зависает, попросила помочь. Он приехал, все починил. Спросила про тебя, а он расплакался и сказал, что ты его бросила ни с того ни с сего.

Я медленно села на пуфик в прихожей и устало опустила руки. Больше всего на свете мне сейчас хотелось, чтобы этот вечер каким-то образом закончился и уже было завтрашнее утро.

– Что молчишь? Нечего сказать в свое оправдание?

– Мне не за что оправдываться. Я не сделала ничего плохого.

– Как же! Довела его до слез. Мужчины плачут очень-очень редко. Ты причинила ему боль и даже не жалеешь об этом.

– Это в твоем поколении было «мужчины не плачут», а в нашем ревут почище меня, очень им себя жалко.

– Он плакал, потому что любит тебя, бессердечная ты женщина!

Я размотала шарф, стянула куртку, но сил, чтобы повесить, уже не было. Мама подняла ее и закинула на вешалку.

– Разве так любят, мам? – спросила я, проходя на кухню. В этой квартире кроме спальни еще были кабинет, гостиная и столовая, но я там не появлялась со дня похорон. Я была семьей, семью принимали по-простому.

– По-всякому любят. Пусть даже так, как тебе не нравится. Но любовь – слишком редкая вещь, чтобы ею разбрасываться.

– Мам, но я-то его не люблю!

– И что? – спокойно спросила мама, наливая мне чай. – Я сразу это заметила.

– Поэтому он тебе понравился?

– Потому что он тебя любил – да.

– Мам, но в любви главное – взаимность!

Она покачала головой, села за стол и как-то разом превратилась в хрестоматийную старушку с седым пучком и очках на цепочке, сдвинутых на лоб. Я и не заметила, что она уже постарела – так быстро, так безнадежно… Хоть бы волосы красила! Я-то еще не готова к маме-старушке.

– Совсем нет. Взаимность редко встречается… Чаще всего женятся и живут дальше, потому что так получилось. Большой любви особо ни у кого нет. Случайно встретились, походили на свидания, надо как-то развивать отношения – поженились. Ребенок случайно получился – поженились. Возраст поджимает – поженились.

– Мам! Но у вас-то с папой было не так!

– Почему? – удивилась она. – Именно так.

Я растерянно промолчала, а она вздохнула и, глядя на трепещущие под осенним ветром желтые деревья, тихо сказала:

– Когда мне было лет шестнадцать, один мудрый человек спросил меня: что бы ты выбрала – когда тебя любят или когда ты любишь? Я, конечно, закричала, что так нечестно, что в первом случае я сойду с ума через год, а во втором еще быстрее. Но потом подумала и выбрала все-таки любить самой. Потому что это значит жить в радости.

– Папа тебя не любил?

– Нет. Но я была счастлива почти до самого конца.

– И ты хочешь, чтобы я не была счастлива, как ты?

– Я хочу, чтобы тебе не было больно, как мне. Олег любит тебя. Он мне тут все розетки починил, компьютер настроил, соседей припугнул, даже чайник новый купил. Говорил – хочу хоть так быть ближе к Еве.

– Мам… – У меня слезы навернулись на глаза.

– Может быть, он не особенно заботливый, мужчины этого не умеют. Но ты ему говорила, что надо делать, или думала, что сам догадается?

Ну, не рассказывать же маме про секс!