Хлебников и один из чертёжников замерли друг против друга точно ковбои на дуэли в «американских» романах Буссэнара — ноги колесом, руки подрагивают у оружия. Чертёжник первым выхватил свой деревянный угольник, раздался выстрел, и пуля расщепила стенную панель! К одной стороне пластины крепился маленький пистолетик — велодог, да так, что спусковой крючок приходился аккурат рядом с круглым отверстием, куда чертёжник продел указательный палец.

Мгновение спустя Хлебников нежданно для всех сменял роль с ковбоя на индейца: кинул своим револьвером в противника будто томагавком. Смена роли была в некоторой мере логична, ведь на лице Хлебникова оставались следы боевой раскраски, любимой американскими автохтонами. Чертёжник рухнул как подкошенный и больше не вставал. Марсианин подобрал оружие и попытался повертеть его вокруг указательного пальца, но уронил, добавив ушиб поверженному врагу.

Стирая пот с лица, Розанов просипел:

— Витя, не могу не отдать дань уважения вашей меткости… Однако для победы вам потребен колчан, наполненный револьверами, не менее. Может быть, приищете иное оружие?

Вместо ответа Хлебников в который уже раз протянул писателю истрёпанную визитную карточку.

В поле зрения иногда показывались чертёжники с огнестрельными треугольниками, но Вольский поражал их из «бульдога» прежде, чем те успели прицелиться и нажать спусковой крючок.

Боря куда-то запропал.

Вольский тронул рукав Василий Васильевича и глазами стрельнул вверх. Бугаев шёл по гребню кульмана, дурацкий, как Бугаев. Будучи в положении канатоходца, беспечно фланировал туда-сюда в своих калошах и макинтоше, словно по промоченному ливнем бульвару.

— Наш «человек в футляре» времени не терял, — протянул Розанов.

Писатель снял с себя шляпу и помахал над головой.

Увидав сигнал, Боря Бугаев присел на край рамы, оттолкнулся, покатился с кульмана, оставляя стёртую полосу шириной со своё тело. Вулканизированный каучук его макинтоша подметал с Ватманской бумаги сор значков философического языка, сматывал растянутые по бумаге графитовые нити в безобразные серые веретёнца. Трение было велико и спуск был медленным. Боря никуда не торопился и радовался, как ребёнок, знойным июлем повстречавший ледяную горку.

Хором чертёжники пронзительно застонали, сбившись на русский:

— Парус!.. Порвали парус!

Ступив на землю, Боря в ответ изрёк кроткое:

— Каюсь!

Поэт сбросил с плеч макинтош, стряхнул калоши, не упустив случая попасть ими в столбенеющих чертёжников.

Остзеец защёлкал, засвистел приказания, его приспешники воспрянули, перестроились. Одни окружили героев и завели хоровод, выставив огромные иглистые циркули. Другие с мелом шныряли вокруг, нанося на аспидную поверхность линии и выписывая в сегментах будущей пентаграммы заклинания на философическом языке.

— Нельзя допустить… — крикнул с перекошенным лицом Розанов. Вздрогнул — что-то ткнулось ему в бок. Это Хлебников зачем-то предлагал свой карандаш.

— Оставьте, Витя, — жалобно сказал писатель.

— Обернуть бы Линцбаха этого Ватманской бумагой да выпороть как следует! — ожесточённо сказал Вольский.

Розанов затряс бородкой и выкрикнул, явно желая оскорбить вражеского предводителя:

— Злой прибалт! Зверь в обличьи человечьем! Зверь, притом являющийся вша!

Линцбах только расхохотался.

Хлебников в очередной раз бросил револьвер, но на место выбывшего чертёжника втиснулись двое других, а оружие кануло под ногами толпы. Вольский ухитрился дать пинка неосторожному чертёжнику, и всё.

Боря прикинул, сколько вокруг народу. В такой толпе медитационный эффект продлится от силы пару минут. Он попытался отключиться от мира, но вопреки обыкновению, не получалось. Вспомнив кое-что, обратился к Флоренскому:

— Паша, добрый, перекрести ещё раз, чтоб я снова смог погружаться в транс. Сам посуди, враги одолевают. А я могу всем нам передышку устроить.

Флоренский пристально посмотрел в глаза поэту и перекрестил размашисто.

Боря опустился на пол в самом центре приготовляемой врагами пентаграммы и скрестил ноги по-турецки. Руки Бугаев расслабил на коленях, голову откинул. Усилием воли отключил свой слух, улыбнувшись напоследок шуму, не способному помешать истинному иогу. Всё шло как по писаному! Всего лишь одно напряжение души… Раздался звук лопнувшей грелки, но услышал его только Боря, и не ушами — они, пятки и прочие части тела остались там, далеко внизу. Начался астральный анабасис. Бугаев легко достиг скорости света и превысил её, ведь физические законы сковывают лишь материальные объекты. Осталась позади красная планета с двумя спутниками, пояс астероидов и газовый гигант.

Из-за орбиты Сатурна наблюдал он за беготнёй в чертёжном зале. А потом ослабил волю… Астральное тело ужималось всё быстрей и быстрей, пока не оказалось заключено в объёме бренной оболочки. Боря встал на ноги, с лёгким удивлением обозревая окрест себя.

Пентаграмма была забыта. Чертёжников будто поразило проклятие насмешливого колдуна. Самые неожиданные эффекты обуяли их — у одного походка обернулась дурачеством: левой он производил маршевый шаг с рвением какого-нибудь африканского «аскари», а правой выделывал в пространстве фортель и тогда только опускал сильно в стороне и с задержкой на две-три секунды. Другой чертёжник с обезьяньей сноровкой полез по стене, находя кончиками пальцев стыки в деревянной обшивке. Ещё один спрятался целиком в мешковатую робу и, кажется, завязал изнутри рукава и горловину. Лишь немногие остались способны сражаться, среди них — Якоб Линцбах.

Вольского тоже обуял эффект. Он опрокинулся навзничь, чувствуя себя оглушённым, хоть удара в физическом смысле и не было. Розанов тряс его:

— Очнитесь, Коля!

Меньшевик приподнялся на локоть и обвёл вокруг себя ещё не прояснившимся взглядом. Злыдари катились волной. Надо отчингисханить их, подумал Вольский чужими мыслями и достал из кармана шестиплявый громогон.

Хлебников же моргал, неприязненно обозревая мир, обедневший оттенками и значениями. По всей видимости, стал тем, кем его хотело бы видеть общество — абсолютно нормальным человеком.

Патроны давно вышли. Вольский вложил своего «бульдога» в руку Хлебникову. Тот ответил благодарным взглядом и сразу же искусным броском срубил двух противников, чертёжника-верзилу с тяжёлым винкельгаком наперевес и, рикошетом от черепа, новобранца с железной метровой линейкой.

Действие медитационного эффекта оборвалось. С воплем рухнул из-под потолка утративший обезьяньи ухватки чертёжник. Вольский облегчённо передохнул, ощутив под черепной коробкой течение мыслей старообразного вида.

Оставшиеся в строю чертёжники перегруппировались и стали наступать. Из дальних дверей явилось подкрепление — ещё две дюжины подмастерьев. Линцбах помахивал киянкой как маршальским жезлом, направляя своих солдат.