Но он не будет пожимать нацистам руки.

Полковник Эберт, к счастью, сделал вид, что ничего не заметил. Бланш поспешно сунула нижнее белье – она как раз распаковывала чемоданы – в комод и тоже села. Она была бледна, но спокойна. Вынула из пачки сигарету «Голуаз» и, как только немец полез в карман за зажигалкой, сама быстро зажгла спичку. Немец с коротким смешком убрал зажигалку.

– Я рад, что вы говорите по-немецки, господин Аузелло, – продолжал Эберт. – Жаль, что я не говорю по-французски. Насколько я могу судить, у вас способности к языкам.

– Вы так считаете?

– Да. – Полковник достал из атташе-кейса пачку бумаг. – Это ваше досье. Мы знаем о вашем участии в Первой мировой и о том, что вы командовали гарнизоном в Ниме. Мы восхищаемся вашим поведением во время всеобщей забастовки здесь, в Париже. Мы не смогли бы найти лучшего директора для «Ритца», поэтому мы рады, что вы вернулись и продолжаете работать здесь.

– Спасибо. – Клод с трудом выдавил из себя ответ; он был вынужден благодарить немца за то, что тот позволил ему продолжать работу!

– Во всяком случае, пока, – продолжал Эберт, хватая одну из сигарет Бланш; она уже открыла рот, чтобы возмутиться, но поймала взгляд Клода и закрыла его. – Скоро прибудет генерал фон Штюльпнагель. Он может внести кое-какие коррективы. Так что… посмотрим.

Полковник пожал плечами, как будто карьера и жизнь Клода были не стоящими особого внимания мелочами.

– Еще кое-что. – Эберт поднял страницу, на которой угрожающе черными чернилами значилось: «Еврейское влияние». – «Ритц» славится своим гостеприимством, но мы больше не позволим евреям злоупотреблять им. Пусть остаются в своих лачугах. Здесь они больше не желанные гости. И мы рады, что в вашем отеле их всегда не очень жаловали. Вы ведь родились в Америке, не так ли, фрау Аузелло?

Клод, с трудом поспевая за резкой сменой темы разговора, взглянул на жену; она сделала несколько коротких затяжек.

– Да.

– Откуда вы так хорошо знаете немецкий? – Эберт достал еще одну пачку бумаг (ее досье, – предположил Клод) и потряс ею перед Бланш. – Вчера вы произвели на моих солдат сильное впечатление.

– Я говорю по-немецки и по-французски. И немного по-итальянски. У меня способности…

– Где вы родились в Америке?

– Кливленд, штат Огайо.

– Я был в Америке один раз.

– Да? Как мило.

– Четвертого июля я ехал на поезде из Чикаго в Нью-Йорк. Увы, я так и не увидел ваших знаменитых фейерверков.

– Очень жаль, но я не удивлена.

– О, вы знаете эту часть страны?

– Да. Как я уже сказала, я родилась в Огайо. – Бланш перекинула руку с сигаретой через спинку кресла. Она снова затянулась и задорно посмотрела на Эберта. Как будто она была кошкой, а он – мышью. – Из окна того поезда вы могли бы увидеть мой дом. По ночам я часто прислушивалась к стуку колес. До тех пор, пока мы с семьей не переехали в Нью-Йорк. Наверное, именно там развились мои способности к языкам. Наши соседи, как я теперь понимаю, говорили по-немецки. По-моему, они родом из Мюнхена.

– Какое приятное совпадение. Надеюсь, от них вы узнали кое-что о наших обычаях.

– Я питаю слабость к шницелю, если вы об этом.

Эберт рассмеялся (по правде говоря, Клод тоже чуть не рассмеялся); он собрал свои бумаги, засунул их обратно в кейс, резко отдал честь и ушел, заверив, что они будут часто видеться в будущем.

Как только за полковником закрылась дверь, Клод схватил Бланш за плечи; он хотел встряхнуть ее (он был взбешен ее беззаботностью, но в то же время восхищался женой). Но вместо этого яростно прижал ее к груди, как будто так мог защитить свою Бланшетту от зла, окружающего их. В конце концов, однажды он уже спас ее.

Но даже Клод сомневался, что сможет сделать это снова, учитывая обстоятельства.

– Ты идиотка! – прошептал Клод. – Прекрасная идиотка! Ты ведь дразнила его…

– Он этого не понял, – хихикнула Бланш. – Боже, ты был бледен как привидение, когда он меня допрашивал. Хорошо, что он не смотрел на тебя! – Она перестала смеяться и испустила тяжелый прерывистый вздох. Бланш не была такой сильной, какой иногда казалась; Клод всегда помнил об этом.

– Бланш, будь осторожна! Сейчас это особенно важно. Нужно думать о…

– «Ритце»? – спросила она, криво усмехнувшись. В ее помрачневшем взгляде читалось обвинение. Негодование. – Ты все время думаешь о «Ритце», да, Клод?

– Я этого не говорил! Ты не дала мне закончить. Но да, конечно, о «Ритце». Помни о моем положении.

– Как будто ты позволишь мне забыть о нем! – Она оттолкнула мужа, пригладила волосы.

Клод остановился в нерешительности, но потом взглянул на часы: ему нужно управлять отелем. И он понятия не имел, как это делать в новых обстоятельствах. Продовольственные пайки, немцы, поредевший персонал, секреты, секреты, секреты… Непосильная задача придавила его к земле, и Клод чувствовал, что даже он, месье Аузелло, директор отеля «Ритц», споткнется, прежде чем сумеет поднять этот вес.

– Бланш, извини, но у меня сейчас нет времени…

– Вижу, кое-что не изменилось. – Она взяла из пепельницы еще горящую сигарету и быстро затянулась. – Стоит «Ритцу» позвать, и ты бежишь сломя голову.

– Бланш, это моя работа. Я надеюсь, что с Божьей помощью мы будем в безопасности и сможем прокормиться. Но, пожалуйста, послушай меня! Думаю, этот человек солгал: он говорит по-французски. Нацисты будут подслушивать. Всегда и везде. Даже в баре. Сегодня нам повезло, но в будущем мы должны быть осторожны.

– Ох, Хло! – Она снова принялась распаковывать вещи. – Ты слишком волнуешься.

– Потому что ты совсем не волнуешься, – парировал Клод, прежде чем уйти. Ему предстояло разобраться, как управлять отелем, когда большинство его гостей были для персонала ненавистными завоевателями.

Вскоре после возвращения Аузелло возобновилась почтовая и телефонная связь. Всем, включая немецких военных, раздали продовольственные карточки. Был введен комендантский час. Приезд генерала фон Штюльпнагеля, подозрительного человека с острым носом, обставили пафосно и помпезно (нацисты настойчиво демонстрировали завоеванным народам свою военную мощь): шеренга офицеров вдоль парадных ступеней, ведущих на Вандомскую площадь, щелканье каблуков, прижатые к плечам винтовки.

Генерала сопровождал начальник штаба Ганс Шпейдель. Шпейдель, как ни странно, нравился Клоду. Очки без оправы делали его круглое лицо еще круглее; манеры Шпейделя были теплыми и непринужденными. Но Клод, естественно, не терял бдительности. Потому что этот человек все же был нацистом.

Геринг, тот самый, что любил перья марабу и употреблял морфий, занимал императорский люкс «Ритца», когда бывал в Париже. А еще у него был огромный особняк на окраине города. Немцы изгнали многих богатых парижан из их роскошных домов. Некоторые изгнанники обосновались в «Ритце»: например, Коко Шанель (ее изысканно декорированные апартаменты теперь располагались в крыле, выходящем на улицу Камбон), кинозвезда Арлетти и другие граждане, в двери которых настойчиво постучали сразу после вторжения. «Гости» нашли чрезвычайно убедительные аргументы, заставившие хозяев обменять свои дома, картины, серебро, антиквариат и семейные реликвии на номер в «Ритце». Надо признать, что в то время немногим в Париже удавалось заключить столь выгодную сделку.