Келли! Вот кто истинный талант. Ласка, нежность на дне ямы-ловушки.

Мои подкашивающиеся ноги. Неимоверно тяжелая дверь. Осознание: я — жалкая, слабая, никчемная. Отныне, я — вещь Келли.

Следующее утро. Его треклятый дом. Трава для «прикормки рыбы». С брезгливым видом забрала у Келли пакет. Показала, что мне даже дотрагиваться до него противно. Наглый мерзавец выдохнул клуб сигаретного дыма, схватил за запястье. И галантно поцеловал руку.

— Детка, какая же ты красивая!

Глава 26

— Помнишь, как мама ругалась, когда я тащил в дом разные вещи?

Фото сына старика. Надпись: «Моим дорогим родителям Оливии и Картеру. Надеюсь оправдать ожидания и надежды. С любовью и уважением, Робин».

Картер.

Имя старика. Самочувствие нормальное. Смог самостоятельно подняться. Слабость есть, но дела идут на поправку. Как бы узнать который час и что это за место?

— Где же тот разбитый мотоцикл? А? Так мы его и не привели в порядок. Бобби, какой марки он был? — кричит старик с кухни.

— Не знаю. Может, Харлей-Дэвидсон? — выдаю наобум.

Я не фанат мототехники. Люблю старые американские автомобили. Мечта — Форд «Мустанг» шестьдесят шестого. Черный. Полностью оригинальный.

— Ну ты даешь, Бобби! Ладно я древний. Памяти нет, но ты-то… Конечно, Хускварна «Серебряная стрела». Мотоцикл — легенда!

— Который час, старик?

— Понятия не имею. Часы встали. Всё руки не доходят починить.

Похоже, Картер тот еще раздолбай. Покупает поломанные вещи, обещает довести до ума, но затем бросает. С точки зрения медицины этот синдром называется Патологическое накопительство. Картер — собиратель как барахла, так и настоящих сокровищ.

— Как ты живешь, не зная, сколько времени?

— А на кой оно мне? — старик выходит из кухни с дымящейся тарелкой. — Я ведь один. Был один.

Сажусь на стул. Нехорошо. Голова немного кружится.

— Не раздухоряйся, Бобби. Тебя надо долечить.

Картер ставит тарелку на тумбочку. Уходит. Возвращается с бутылкой и мутным, засаленным стаканом. Черт, Муншайн! Цвет, форма емкости. Может, Картер — бутлегер?

Зависимость.

Сглатываю. Сколько месяцев я беспробудно пил? Два? Три? Картер жадно опрокидывает стакан. Затем наливает еще. Выпивает залпом.

— Можно мне?

— Сын, да ты что! В тебе столько лекарств, сколько воды в Миссисипи.

О, Миссисипи!

— Далеко ли до Миссисипи?

Старик оживляется.

— Ты что же, хочешь порыбачить?

Мда уж, всю жизнь мечтал кормить комаров и цеплять на крючок противных извивающихся червей. Отец не приучил меня к развлечениям такого рода. Для жителя штата Десяти тысяч озер даже как-то немного постыдно.

— Хочу. Где здесь… — подбираю слово. — Клюёт?

— Ешь, остынет. — Кивает на тарелку Картер.

Что же он мне приготовил? Жижа, напоминающая по цвету чертов Муншайн. Огромный шмат мяса с частью сустава. Неаппетитно.

— Что это?

— Ну ты даешь! Суп из оленины. Твой любимый. Свежак. Только вчера подстрелил красавца.

Вообще-то суп — это когда есть несколько ингредиентов. Бульон будет точнее. Никогда не пробовал оленину. Ладно, надо проявить уважение к труду старика. Склоняюсь над тарелкой. Запах кисловатый, но не тухлый. Олени питаются мхом, лесными кустарниками и ягодами. Дичь, как слышал, вообще имеет специфические ароматы. Зачерпываю бульон. Черт, не солоно. Совсем. Похоже, старик питается тем, что добыл на охоте, и каким-то подножным кормом. Ему плевать на себя. Он просто доживает век. Отщипываю кусок мяса. Ну, погнали! А довольно неплохо, хоть и жестковато. Картер что-то прикидывает в уме, наливая третий стакан.

— Ну-у-у, озеро Касс, конечно, ближе, но лучше на наше, лесное.

Так!

Если Касс и правда недалеко, значит, дом старика от паршивого Майнсити на довольно приличном расстоянии. Уже хорошо.

— Ты бы лег спать, сыно-ок, уже, наверное, за полночь. — Картер запьянел. Он растягивает слова.

— Дай что-нибудь почитать.

— Завтра-завтра, при дневном свете, — зевает старик. — У меня долги по электричеству.

Вот черт! Спать-то совсем не хочется. Делать нечего, придется отправляться на боковую. Диван. Плед из кроличьих шкур. К утру в доме будет холодно. Картер незаметно исчез. Его спальня на чердаке. Пока я тут. Добряк уступил свое лежбище. Закрываю глаза.

Майнсити…

Франк. В груди щемит! Где же найти силы, чтобы избавиться от нее? Настырная стерва. Она засела во мне тенью…

Начало.

Около четырех после полудня. Ужасное похмелье. Ноющая боль в висках и спазмы в черепной коробке. Так плохо, как после вечеринки с Самбукой, мне еще не было! Шторы закрыты. Свет настольной лампы. Счета за электричество в моем доме всегда оплачивались вовремя. Роман «Гроздья гнева»[38]. Понять смысл написанного не получалось. Вдруг!

— Эй, Грэйвз! — крик, доносящийся откуда-то снаружи дома.

Выглянул в окно — никого. Решил, что опять чей-то розыгрыш. Пара минут. Стук в дверь. Какой-то аккуратный, опасливый, что ли, стук. Голова Мисс Эркин в проеме.

— Робби, к тебе гости, — с каким-то растерянным видом проговорила она, сморщив лоб.

Какие, к черту, гости?! У меня нет друзей. Тут же дверь резко открылась, с силой ударив ручкой о стену. Франк! Она появилась, словно ураган.

— Привет, «Робби», милый! — передразнив мисс Эркин, со смешком выдала она, а затем повернулась в ее сторону.

— Спасибо, мадам, дальше мы как-нибудь сами! — и сделала смешной неуклюжий поклон.

Бедная-бедная мисс Эркин! Она опешила! Даже рот открыла от изумления. И от дерзости и вызывающего поведения Франк. Странно, но мне не было за эту Фурию[39] стыдно. Даже наоборот. Опека мисс Эркин, отношение, как к маленькому мальчику, достало! Франк ворвалась в тихий, душный дом Грэйвзов и будто разом распахнула все окна.

Свежесть.

Еще её это: «Дальше как-нибудь сами!». Двусмысленная фраза. По крайней мере, для меня. И, кажется, для мисс Эркин тоже. Она, несчастная, даже покраснела и быстро ретировалась.

Франк.

С разбегу прыгнула на мою кровать. Прямо в кроссовках. Разлеглась в позе морской звезды и начала пружинить, отталкиваясь от матраса. Рваные джинсы. Белая футболка с круглым символом движения хиппи. Ниже — надпись: «Мир!».

Совершенно ненормальная!

Франк — гремучая смесь из непристойности, развязности и какой-то детской непосредственности. Ни тем вечером в заброшенном доме, ни в моей спальне я не мог угадать, что у нее на уме. Тайна. Не люблю тайны. Не выношу мистику. Это вне понимания. Франк вызывала острые, крайне двоякие чувства: желание послать её и видеть чаще. Злость от невозможности контроля и жгучий интерес.

— Хороший у тебя матрас, Робби. Дорогой, наверное? — спросила она, ритмично покачиваясь и глядя в точку на потолке.

— А твой? — попытался подковырнуть.

— Мой — просевший.

Вот как такое расценить? Она намекала на то, что у нее в постели побывало много парней, или просто констатировала, что матрас не новый и пора