Учитывая наши общие проанглийские симпатии, давайте поступим с дамой по-джентельменски. Услуга за услугу, господин Клавьер. Вы забываете о своих претензиях, а я забываю о вас».

      Потрясённая , я подняла на Талейрана глаза.

–– Клавьер был английским шпионом?

–– Я не удивлюсь, если он и сейчас им остается. Имея близкие с ним отношения, вы должны знать, что и мрамор, и золото, и кофе, на которых он богатеет, ему привозят из Вест-Индии, а Вест-Индия, друг мой, – это, увы, вотчина Англии… Клавьер вынужден дружить с этой страной, и я хорошо его понимаю.

–– И если… если о его связях с Англией станет известно… Господин де Талейран, да при нынешних намерениях Бонапарта воевать с Англией Клавьера приговорили бы к вечной каторге!

–– Да, но ведь мы не будем столь кровожадны, правда? Зачем уничтожать человека, если можно просто держать его в руках и иногда пользоваться его влиянием.

–– Вы хитры. И на многих людей у вас есть такие досье?

–– На многих. Когда я был в эмиграции в Англии и Америке, я не терял времени даром. Думаю, вы понимаете, что всё это должно остаться между нами.

–– Господин де Талейран, – сказала я искренне, – вы можете быть уверены, что у вас нет лучшего друга, чем я. Я, конечно, влияния в политике не имею, но…

–– Да будь она проклята, эта политика! – сказал он, улыбнувшись одними глазами. – Я люблю поговорить откровенно, но не всегда имею такую возможность. Вы, друг мой, для меня просто как глоток свежего воздуха. Я не слишком патетичен, э?

      Я покачала головой, снова и снова перечитывая письмо. И мне вдруг стало ясно, что я ведь и раньше могла догадаться, что Клавьер имеет какие-то связи с английской разведкой. Достаточно вспомнить замок Шато-Гонтье и разговор между Флорой и Лескюром, подслушанный мною. «За то, что Рене делает для Англии, во вред Республике, любой король возвёл бы его в герцоги!» – сказала Флора. «Кузина, – ответил Лескюр, – вы сами хорошо знаете, что он делает это не за так. За его услуги Англия позволяет его кораблям проходить сквозь блокаду…» Да-да, именно так он и сказал.

      Радость – бурная, безумная – охватила меня. Я готова была заплакать и засмеяться одновременно; мне ужасно захотелось расцеловать Талейрана в обе щеки, но стеснительность удержала меня. Впрочем, глаза у меня сияли так, что министр и без поцелуев всё понял.

–– Господин де Талейран, вы возвращаете меня к жизни!

–– Гм… По крайней мере, я могу сказать, что сделал в своей жизни хоть одно доброе дело.

–– Здесь нет подписи, – сказала я, разглядывая письмо.

–– А она и не нужна. Он и без того поймёт. Впрочем…

      Он забрал у меня письмо, вложил его в конверт и запечатал.

–– Впрочем, мы украсим его министерской печатью, и это придаст нашему шантажу более респектабельный вид.

–– А вы не боитесь, что это письмо может повредить вам самому? Вы тут пишете об «общих проанглийских симпатиях»…

      Насмешливо качая головой, министр произнёс:

–– Выбросьте это из головы. Я знаю людей. Господин Клавьер – человек дела. И когда он прочтёт эти строки, то первым делом бросится предавать их огню. Так что я никаким образом не пострадаю. Впрочем, мне приятно, что вы вспомнили обо мне.

      Он позвонил. Явившийся на зов камердинер получил приказ подавать к крыльцу карету.

–– Я сейчас еду на службу, сударыня. Вы побудете здесь после моего отъезда, я пришлю вам свою карету. В ней вы беспрепятственно проедете через заставу в Париж. Кстати, это письмо… Каким образом мы доведём его до сведения Клавьера? Мне послать человека?

– Нет! – воскликнула я вскакивая. – Нет, ни в коем случае!

–– Что же вы предлагаете?

–– Я сама его отвезу. Я хочу видеть лицо этого мерзавца, когда он всё это прочтёт… Прошу вас, господин де Талейран, не лишайте меня этой радости.

–– Действительно, радость невиннейшая, – заметил он с ироничной усмешкой. – Хорошо. Думаю, он не настолько убит горем, чтобы воспринять ваше появление слишком близко к сердцу.

–– Полагаете, он не слишком любил Флору?

–– Не слишком. Все это комедия для публики. Мадам Флора изрядно ему надоела, будучи женой и отпугивая от него всех женщин, до которых он так охоч… От скандалов в этой семье сотрясалась не только площадь Карусель, но даже стены Лувра. Вот потеря ребенка – это, может быть, серьезнее, все-таки у него нет наследника… Я советую вам быть осторожной.

–– Я всегда осторожна, когда имею дело с ним… Спасибо вам ещё раз, господин министр.

      Он поднялся, взял трость и медленно двинулся к выходу. У самой двери обернулся, лицо его было обеспокоенно.

–– Да, вот ещё что… – протянул он, делая небрежный жест. – При встрече с мадам Грант не упоминайте об этом доме… и о герцогине Фитц-Джеймс тоже. Договорились?

      Улыбаясь, я быстро подошла к нему и очень искренне протянула ему руку – не для поцелуя, а именно для пожатия, как другу.

–– Господин де Талейран, спасибо… Я теперь вечная ваша должница. И мне так жаль, что во время нашей первой встречи… ну, словом, я была непростительно невежлива.

– Вы имеете в виду то, что назвали меня предателем? Да, вы были смелы.

–– О! Да я проклинаю себя за эту смелость!

–– Вы были более чем смелы. Вы были правы!

      Вконец растерявшись, я не находила ответа. Потом прошептала:

–– Но ведь это ничего не меняет.

–– Я рад.

      Он ещё раз осторожно пожал мне руку и, прихрамывая, вышел на лестницу.

8

      Едва переехав заставу, я вышла из кареты Талейрана и приказала кучеру возвращаться в министерство. Карета министра всем бросалась в глаза, и её мелькание по городу непременно было бы замечено, а я не хотела компрометировать своего спасителя.

      Впрочем, карета была мне уже не нужна. Любой извозчик, созерцая меня в моей теперешней одежде, не спрашивал наперёд, сколько у меня денег, а покорно вёз туда, куда я приказывала. Я назвала кучеру адрес: площадь Карусель, одиннадцать. Когда мы приехали туда, было уже далеко за полдень. Я приказала извозчику ждать, а сама отправилась в дом Клавьера.

      Торжество переполняло меня. Торжество, смешанное с ненавистью и гневом, всё ещё не утоленным. Впрочем, я вряд ли смогу когда-нибудь забыть или простить Клавьеру эти последние два дня. Я не знала, что такое можно сделать, чтобы расквитаться с ним за этот сплошной кошмар.

      Я уже не пыталась понять, что руководило им, что заставляло преследовать меня. Вероятно, это была любовь и ненависть одновременно, но сейчас я не хотела над этим задумываться. Не хотела вникать в смысл поступков Клавьера, а тем более жалеть его. Мне хотелось только одного: унизить его, оскорбить… может быть, плюнуть ему в лицо, как тогда, в Консьержери. Пожалуй, если бы я сделала это, ярость, терзающая меня, была бы хоть наполовину утолена.