Я подумал про коров, запертых на ферме. Отсюда кирпичный сарай бывшего совхоза был виден, как на ладони. Там ничего не горело, и ничего не затопило. Коровки ревели оттого, что не могли вырваться на свободу.

Просто им срочно захотелось в лес.

Позади неловко сгрудились четыре пятиэтажки, приземистое здание фабрики с кирпичной трубой и три десятка частных домиков. Это и есть наш поселок. Вместо заколоченного гастронома бодро торговали Целых четыре павильона, и строился стационарный магазинчик с кафе возле выезда на трассу. Владельцы павильонов, завидя нашу машину, неосознанно приняли боевую стойку. Их хмурые азиатские глазки резко контрастировали с показным радушием улыбок. В другой день мы бы остановились проверить, как идет торговля, и прихватили бы чего-нибудь вкусненького.

Но сегодня Гоблин даже не стал отпрашиваться у Комара за сигаретами. Потому что он увидел собак.

Собаки перебегали шоссе метрах в ста за развилкой, и казалось, что они плывут, шевеля конечностями, в зыбком горячем мареве. В первую секунду я решил — это собачья свадьба, но животные все текли через дорогу, как овечья отара, и никак не кончались. Их было не меньше трех десятков, большие и маленькие, цепные, охотничьи и даже несколько комнатных уродцев. Мне показалось, что за некоторыми волочились ошейники. Гоблин остановил машину. Мы не сказали ни слова, просто молча проводили псов глазами. Со встречной полосы таким же обалдевшим взором следил за псами водитель цементовоза. Он тоже остановился их пропустить и долго глядел вслед, высунувшись в окошко.

Некоторое время я соображал, что же меня так растревожило в этих собаках. Потом уловил. Они бежали оттуда, куда нам предстояло ехать. Аккурат со стороны пионерлагеря. Они сорвали поводки, бросили свои уютные будки и заботливых хозяев.

Свора растеклась по обочине. Цементовоз тронул с места, закутавшись в облако горелой солярки, и тут мы чуть не протаранили лосиную семью. Это вам не стая болонок, Гоблин едва успел вывернуть руль. Нас нагнали еще три легковые из Полян, все остановились, пережидая, пока сохатые перебегут асфальт.

— Что за фигня? — У Комара задергался левый глаз. Он же у нас вообще психованный. Особенно когда чего-то не понимает. А сегодня сержант не понимал вообще ничего. — Сашка, погляди, там бобры, или мне чудится?

Он даже не назвал меня Нильсом. Я поглядел. Ему не чудилось. Впереди, за разделительной, раскинули лапки два раздавленных бобра; очевидно, их переехал грузовик. Мухи ползали по блестящим кишкам, черную полосу крови уже раскатали колесами. Ничего такого особенного, чтобы выплюнуть завтрак, я не приметил. Недельку на мясокомбинате туши покидаешь, и любое мясо перестаешь замечать.

— Такое бывает, — сказал я. Надо же было что-то сказать. — От перегрева звери могут умом тронуться...

Комар уставился на меня, будто это я тронулся умом. Уж он-то прекрасно знал, что лоси среди лета к человеку не попрутся, а бобры и подавно суицидом не страдают.

— Может, поедем? — Гоблин за рулем вытер потные ладони о штаны. — Уже сигналят сзади...

За то время, пока мы не свернули на проселок, сержант родил всего пару связных фраз. Он был мрачен, как ведро с сапожной ваксой, и я его не тормошил. Я заполнял сканворды и старался не вспоминать бобров на дороге. Солнышко порхало с ветки на ветку, среди сосен и зарослей черники резвились солнечные зайчики. Когда быстро едешь по лесу, все мелькает перед глазами. Просто нереально сквозь мельтешение бликов что-то разглядеть, поэтому я изучал журнал.

Это я так себя уговаривал после.

После того, что произошло с Гоблином. Я несколько ночей убеждал себя, что развернуться или удрать пешком мы бы все равно не сумели.

Комар увидел это первым.

— А ну притормози! — Сержант сплюнул за окно недожеванную пластинку «Орбита». — Гоблин, останови, я сказал!

Леха ударил по тормозам. Я по инерции опустил руку на ствол «калаша». Слева в груди вдруг застучало.

Навстречу, по колеям, вспаханным еловыми корнями, пылил точно такой же, как у нас, «уазик». Где-нибудь в Петербурге мы не обратили бы на коллег внимания, даже в Полянах, в лучшем случае моргнули бы фарами...

— Мужики, номер, как у нас! — всполошился Лешка, и тут же умолк.

На бампере не просто сиял похожий номер. Это была наша машина, и внутри сидели мы. Те же выбоины сбоку на крыше, та же рыжая оплетка на баранке, так же свисала рука Комара с сигаретой.

Зеркало.

Тогда это слово крутилось на языке, но так и не выплыло.

К нам на приличной скорости бесшумно приближалось зеркало. Причем приближалось не лоб в лоб, а слегка наискосок, поэтому я, сколько ни напрягался, не мог увидеть себя. Поверхность зеркала (хотя теперь мы знаем, что это совсем не серебро и не амальгама) было почти невозможно рассмотреть. Только когда луч солнца ударил сквозь кроны под острым углом, на миг возникло ощущение громадной призрачной пластины.

Стекло.

Стекло отрезало руки.

Я так и не понял, отражала эта штука все подряд, или только нас вместе с машиной. С обеих сторон от дороги зияли сухие, заросшие черничником ложбины, мох карабкался по чешуйчатым стволам, с мягким скрипом раскачивались кроны сосен. На стеклах «уазика» оседали кружева паутинок.

Все слишком одинаковое, чтобы заметить отражение.

Двигатель затих, Комар распахнул дверцу и спрыгнул в пыль. Я чисто автоматически полез вслед за ним, а Лешка остался в кабине. «Козлик» с нашими номерами продолжал движение. До него оставалось метров семь, когда у меня сжалось очко. Наверное, в человеке все-таки осталось что-то от обезьян или питекантропов. В тот миг тело выдало мне безошибочный сигнал: надо валить.

Немедленно удирать, иначе будет поздно...

Никогда я не испытывал такого удушливого приступа паники — ни в армии, ни за годы в ментовке. Страх приходил нередко и приводил сестру свою — Осторожность, но такого, чтобы ноги побежали без подсказки головы...

Комар тоже почуял и припустил за мной за компанию. Не знаю, почему, но я побежал не по дороге, а наискосок, через бурелом. Дважды перескочил через поваленные, поросшие древесным грибом стволы и попал именно туда, куда тащило мое шестое или седьмое чувство. То самое чувство, что досталось от питекантропов. Я провалился в глубоченную яму под вывернутым пнем.

— Лешка! Лазарев, ко мне! — раздувая вены, вопил Комар.

Я оглянулся. Фантом находился в метре от бампера нашего «козлика». Словно проснувшись, Гоблин толкнул изнутри дверцу. Но вылезти уже не успел.

Я зажмурился и упал на дно ямы. Комар остался наверху. Затылком я ощутил, как Это бесшумно прокатилось сквозь нас, сквозь теплый дерн, сквозь обросшие мхом, нависшие над ямой лапы еловых корней, сквозь металл, резину и бензин.

Оно прокатилось, но не исчезло.

Это позже Дед начал излагать всякие дурацкие теории. Насчет того, что Оно охотилось вначале за крупными объектами, поэтому погналось за «уазиком», а мы с Комаром показались слишком мелкими.