Давно уже она так много не говорила с ним. Вероятно, ейдействительно надо было куда-то уйти и ужасно не хотелось оставаться дома,ждать “смотрельцев”. Но и звонить агенту, отменять потенциальных покупателейона не решалась. Существование под одной крышей угнетало ее даже больше, чемАрсеньева. Присутствие бывшего мужа мешало ей устроить свою личную жизнь, ижаль было терять драгоценное время. Ей было тридцать пять. И выглядела она натридцать пять, а когда злилась, то на все сорок.

Майор допил кофе и решил, что первую сигарету лучше выкуритьуже в машине.

– Эй, а посуду за тобой я должна мыть? Может, тебе еще ишнурки погладить? – неслось ему вслед, и он понял, что Марина все-таки решилаостаться дома, принять “смотрельцев”.

* * *

От Геры Масюнина пахло перегаром. Он объяснил, что перебралнакануне вечером и пришлось с утра опохмелиться спиртяшкой.

– Но ты не думай, я отлично соображаю, – утешил онАрсеньева, – зуб даю, тут серия. Это тебе, конечно, не Чикатило, но тожеинтересный экземпляр. Короче, жди следующей жертвы с накрашенными губами. И вотчто я тебе еще скажу, майор. Он аккуратист, чистюля. Он любит порядок. Видишь,не поленился пластыри отодрать и вообще придал барышне товарный вид, прежде чембросить в воду. Одел, может, даже и причесал. Эпилептоидный тип, разумеется, скошмарным комплексом сексуальной неполноценности. У него мама строгая была,наказывала несправедливо, или какая-нибудь фифа в девятом классе больно его,бедняжку, обидела, вот он и рассердился и решил показать им всем, кто в домехозяин.

Арсеньев глядел на молодую утопленницу и уже без всякихкомментариев видел, что Гера прав. Те же полосы на запястьях и вокруг рта, теже царапины на крыльях носа. Все аккуратно, почти не заметно. Но главное, емувдруг стало казаться, что где-то совсем недавно он уже встречал эту девушку.Или опять она только похожа на кого-то, кого он видел раньше?

– Но ты не обольщайся, Санек, достоверных признаковнасильственной смерти я писать не стану. Нету их. Если я внесу в протоколсодранные волоски на запястьях и прочую косметику, мне скажут, что это у меняглюки на почве белой горячки. Была бы сперма, тогда да.

– Погоди, ты же сказал – изнасилование.

– Ага, – оскалился Гена, – характерные царапины навнутренней поверхности бедер и прочие феньки, все, как положено. Но я тебеобъяснял, он, гад, аккуратный, он чистюля. В первой своей жертве он несомневался. А тут решил о здоровье подумать и употребил барышню черезрезиночку. На всякий случай. Между прочим, оказался прав, во-первых, потому,что если бы серология показала одну группу крови, я мог бы со спокойной душойзаносить в протокол все прочие феньки. А во-вторых, барышня действительнозаразная была. Вот смотри, только что пришли результаты экспресс-анализа.Реакция Вассермана положительная. Сифилис у нее, Саня. А возможно, она еще иВИЧ-инфицированная, поскольку кололась, пила и вообще вела себя нехорошо,аморально. Вот и потонула, сердечная, в озере Бездонка, то ли с горя, то ли подвлиянием абстиненции.

– Может, оно все так и было? – тихо спросил Арсеньев.

– М-мм, – грустно промычал Гена и прикоснулся пальцем кблестящим кроваво-красным губам утопленницы.

Психиатр Валентин Филиппович Сацевич, лечащий врачРязанцевой, отлично помнил, что последним навещал больную не кто иной, как еемуж. Евгений Николаевич наведывался к жене довольно часто, примерно два раза вмесяц. Его загородный дом находился всего в пяти километрах от клиники, а еслиидти через рощу, по проселочной дороге, и того ближе. Пешком меньше часа, навелосипеде не больше двадцати минут.

Всего за пару дней до происшествия с мобильным телефономРязанцев приезжал к жене, часов в девять вечера, один, на велосипеде. Никто,кроме него, не мог передать больной аппарат. Накануне днем, пока ГалинаДмитриевна была на прогулке в больничном парке, ее палату обыскали самымтщательным образом и ничего запрещенного, опасного для больной, не нашли.

Палаты клиники были оборудованы видеокамерами. Постоянногонаблюдения за больными не вели, но все происходившее записывалось, и врачипериодически просматривали пленки.

Выслушав рассказ медсестры, Сацевич сначала позвонил домой ивыяснил у своего отца, который смотрел все новости подряд, была ли какая-нибудьнеприятная информация, связанная с именем Рязанцева. Отец рассказал о прямомэфире, об ужасном звонке и даже описал голос анонима – ни мужской, ни женский.Затем доктор просмотрел кассету, на которой была записана последняя встречачеты Рязанцевых, и обнаружил, что Евгений Николаевич не оставлял жене телефона.Он принес ей немного фруктов, баночку черной икры, попросил у няньки посуду,хлеба и масла, сделал пару бутербродов и кормил Галину Дмитриевну из рук. Онасогласилась есть только потому, что он обещал ей за это прочитать письмо отстаршего сына. Со стороны все выглядело очень трогательно. Он провел в палатеоколо двадцати минут. Говорили они в основном о детях, Галина Дмитриевнабеспокоилась из-за того, что у младшего сына может обостриться весенняяаллергия, Евгений Николаевич мягко убеждал ее, что в Англии врачи не хуженаших.

На прощанье они нежно расцеловались, и Галина Дмитриевна,как всегда, попросила поискать у нее в комнате зеленую общую тетрадь в клеточку.Что это была за тетрадь, существовала ли она на самом деле и что могло в нейбыть написано, не знали ни Евгений Николаевич, ни доктор. Комнату ГалиныДмитриевны десять раз обшарили, ничего похожего не нашли. В ее палате, втумбочке, лежало несколько разных тетрадей, купленных в магазине, новых ичистых, в клеточку, с зелеными обложками, но Галина Дмитриевна к ним неприкасалась, повторяя, что ей нужна ее тетрадь, вся исписанная, а эти чужие,пустые.

Сацевич, конечно, попытался поговорить с самой ГалинойДмитриевной, спросил, не помнит ли она, кто передал ей телефон и кто велелвключить телевизор именно в начале двенадцатого. Больная стала объяснять, чтотелефон был посланием оттуда и ей в очередной раз дали понять, что хватит ейжить, пора и честь знать. Это справедливо, поскольку она страшная преступница изаслуживает смерти. Единственный способ спасти ее родных – умертвить ее,мерзкую, греховную, и так далее.

Это был типичный бред Котара, то есть бред собственнойотрицательной исключительности, характерный для инволюционного психоза. Ничегоиного доктор не ожидал услышать.

Загадка с телефоном была крайне неприятной. Если бы делокасалось обычной больной, Сацевич просто обратился бы в милицию. Но в данномслучае об этом не могло быть и речи. Главный врач, лечащий врач, несколькомедсестер и нянь – все, кто имел доступ в “VIP" – отделение, получалидополнительные суммы за соблюдение строжайшей секретности. Для остальногоперсонала больницы Галина Дмитриевна существовала под другим именем. А сам Рязанцев,когда приезжал к жене, проходил не через пост охраны, а через заднюю калитку,которой пользовался только персонал и от которой у него был ключ.